Психотерапевт его величества

Орстен вновь выглядит подтянутым мужчиной средних лет в застегнутом на все пуговицы мундире. В прошлый раз мы остановились на том, что его боли не поддаются никакой систематизации. И я попросила наблюдать за самим собой и искать то, что его беспокоит в реальной жизни. И сегодня он отчитывается по бумажке о проведенном самоисследовании по вопросам эмоционального дискомфорта в произвольной сфере личной жизни. С трудом продираюсь через серию казенных формулировок и доныриваю до сути. Выжимка из его рапорта в четырех словах: у меня нет проблем.

– Поняла вашу мысль. Может быть, упражнение что-то прояснит. Постройте, пожалуйста, в песочнице какую-нибудь композицию, отражающую ваше состояние. Вы можете использовать фигурки и предметы, которые есть на полках, или совсем не брать их. Как хотите.

Да-да, опять задание без жесткой инструкции, но в этот раз Орстен не демонстрирует недовольства. Останавливается напротив полок и замирает. Я хорошо помню, что во время построения песочницы дергать, отвлекать или комментировать нельзя: человек впадает в состояние, близкое к трансу, обращаясь к своим внутренним процессам, выводя их на символический уровень. Это само по себе терапевтично, даже если не будет потом интерпретировано и осознано. Поэтому тихо сижу в своем кресле и жду. Так проходит почти пятнадцать минут. Орстен поворачивается ко мне, и я вижу в его глазах смирение с неудачей.

– Мне симпатичны какие-то фигурки, но они не имеют никакого отношения ко мне лично. Что делать?

– Не знаю, – целенаправленно занимаю позицию беспомощности. Он ждет четких инструкций, но в его случае это не поможет, нельзя научиться понимать собственные потребности, следуя советам другого человека.

– Какая цель у этого упражнения?

– Посмотреть в свой внутренний мир. Можно не искать логического объяснения в вашем выборе, а просто поддаться порыву.

– Я не вижу в этом смысла, но я сделаю то, что вы просите.

Он ставит в нижнюю часть ящика загон с тремя хищными животными, огороженный мощным забором. В правом углу дом, самый холодный, строгий и правильный дом из всех, которые стоят на моих полках. В центр он ставит объятого пламенем мужчину, раскрывшего рот то ли в хохоте, то ли в крике. Все пространство, не занятое фигурами, разлиновано параллельными и перпендикулярными линиями. На дальний бортик песочницы Орстен устанавливает солнце. Последними добавляет парочку кривляющихся обезьян. Ни одной женской фигуры, ни деревца, ни сокровищ.

Я понимаю его песочницу так: хищные звери в нижней части композиции – это его инстинкты. Они окружены забором – то есть сдерживаются и подавляются. Солнце – символ отца, который наблюдает и контролирует. Дом не выглядит уютным, безопасным – там явно мало ресурсов. Человек в огне – это сам клиент. Его что-то сжигает изнутри. Нужно только понять, что именно. Обезьяны мне пока не понятны. Тоже инстинкты?

– Я закончил.

– Как вам?

– Не понимаю, как это может мне помочь.

Как же тяжело с такими клиентами! Они ждут, что психолог волшебным образом решит их проблему, скажет какие-то заветные слова, и все сразу станет хорошо, безо всяких усилий. Нет таких волшебных слов, увы. Иначе бы все их знали. И универсального рецепта счастья тоже нет. В кабинете приходится думать, искать смыслы и связи там, где раньше их не видел.

– Расскажите мне об этом мире.

– Это животные, это забор, это человек в огне, это солнце, это дом, это дороги, это обезьяны – вы говорили, что можно взять то, что понравится.

Никаких взаимодействий между объектами.

– Какое место в песочнице вызывает больше напряжения?

– Как ни странно солнце. А еще обезьяны раздражают. Давайте я их вообще уберу, не знаю, зачем поставил.

Интересно, от чего он хочет отказаться? Что вычеркивает из своей жизни? Такие милые хулиганистые мордашки. Две обезьяны… Двое детей… До меня доходит.

– Сколько лет вашим детям?

– Сыну пятнадцать, дочке шесть.

Молчу. Жду, дойдет ли до него самого. Переводит взгляд на фигурку в своей руке, затем на меня.

– На что вы намекаете? Мои дети совершенно не похожи на обезьян, они воспитанные и сдержанные, какими и должны быть дети.

Ага. Или отказывается от своей детской, спонтанной, уязвимой части, или проблемы с реальными детьми.

– Что случилось в вашей жизни четырнадцать лет назад?

– Появились боли.

– Вашему сыну пятнадцать.

– Да. Не вижу связи.

– Я прямо говорю вам о том, что рождение сына и появление симптома связаны между собой. А вот почему – только вы можете мне объяснить… Как отцовство повлияло на вас? Будьте уже честны с самим собой!

Он долго молчит.

– Вы правы, у меня действительно есть с ним некоторые недоразумения. Он не хочет вести себя, как мужчина. Бесконечно дерзит, спорит, плачет. Я не могу выбить из него эту дурь и беспокоюсь о том, каким человеком он станет. Если подумать, – его глаза расширяются. – Чем хуже у нас с ним отношения, тем чаще мои приступы… Это факт! Никогда бы не подумал… Но я не понимаю, как это может быть связано! Объясните, вы явно что-то знаете!