Псоглавцы

Все, и громче других постршековский Брыхта, допытывались, зачем их созвали сюда и где же сам Козина. Они знали, что речь будет о Ламмингере, но им интересно было, что и как. «Прокуратор» Сыка успокоительно отвечал, что Козина вот-вот должен явиться.

— Да где он?

— В городе.

— А что ему делать в городе, если он знает, что мы тут? — сердито спросил Брыхта.

— Я и сам толком не знаю. Знаю только, что третьего дня приехал из Вены этот домажлицкий Юст.

— Матей, токарь? — осведомился Псутка.

— Он самый. У него была тяжба с магистратом. Он долго судился с ним в Праге, а потом в самой Вене. Ну, и выиграл. Так вот Юст передал вчера Козине, чтобы он приехал к нему в город: есть важная новость. Ну, а Козина решил притащить его сюда, чтобы вы от самого Юста услышали эту новость.

— А ты ее, значит, знаешь уже! — спросил, теряя терпение, Брыхта.

Сыка заморгал глазами и ответил, смеясь:

— Ты, Брыхта, любопытен, как девушка.

— Лишь бы только он правду говорил, этот горожанин! — заметил ходовский староста.

— Ничего, мы не позволим делать из нас дурачков. При этих словах в горницу вбежал волынщик.

— Уже! Едут!

Все разом умолкли. Во дворе зазвенел колокольчик, слышно было, как сани остановились, и скоро на пороге появились долгожданные гости: впереди рослый Козина в кожухе, за ним человек небольшого роста в широком темном плаще. Все взоры обратились на домажлицкого мещанина. Уверенно и спокойно, точно у себя дома, он сделал несколько шагов вперед, поклонился и, скинув плащ, поздоровался с ходами. Многих из них он знал, — одних плохо, других хорошо, — но со всеми держался, как со старыми знакомыми. Худощавое лицо его с выдающимися скулами, тупым носом и плутовскими черными глазами покраснело от мороза. Удостоверившись, что ставни закрыты, он непринужденно уселся между ходами на жестком стуле и через минуту уже лилась его речь. Крестьяне слушали затаив дыхание: Юст говорил красно и гладко, как в церкви, и при том о предмете, который так близко касался ходов, предоставленных самим себе.

— Был я в Вене, вернулся только третьего дня, это вы, наверное, слышали, — рассказывал токарь. — Там у меня был суд из-за славного куска землицы, которую наш высокочтимый домажлицкий магистрат непременно хотел у меня оттягать.

Но я знал, что мое право верное и давнее и не поддался. Паны из магистрата всюду выигрывали дело и уже пахали на моем — вы подумайте только! — на моем поле да посмеивались надо мной. Ясно! Что я, ничтожный ремесленник, в сравнении с ними!.. Но я сказал себе — нет, защищайся, ведь есть еще справедливость на свете. Так и ходило дело от суда к суду, пока не дошло до самого императора…

— Ну? — воскликнул Брыхта. Сказанное Юстом поразило его, ошеломило и остальных. Только старый Криштоф Грубый сохранял спокойствие да Матей Пршибек по-прежнему не сводил с горожанина своего угрюмого, испытующего взгляда.

— И вы были во дворце? — спросил постршековский Псутка.

— Был.

— В императорском?

— Не перебивай его, Псутка! — воскликнул Немец.

— И вы видели императора? — спросил кленечский Эцл.

— Видел и говорил с ним. Вы только слушайте. Вам, может, многое покажется удивительным, но ведь я не прокуратор, мне незачем вас обманывать, я от вас ничего не хочу, и от этого дела мне никакой пользы нет и не будет, а только разве немного неприятностей, если вы не будете держать язык за зубами и выдадите меня…

— Так зачем же вы все это нам рассказываете? — отозвался вдруг Матей Пршибек. Некоторые из слушателей недовольно повернулись в его сторону.

— Зачем я это вам рассказываю? — с живостью повторил Юст, не давая себя сбить. — А затем, что стою за правду и терпеть не могу панов. Они творят беззаконие, ездят на слабых, на мне, на вас, да вы и сами хорошо это знаете…

— Ну, так что же было в Вене? — прервал его Немец.