Псоглавцы

Петр испуганно вздрогнул. Мария оторвалась от окна и побежала в комнату отца. Баронесса медленно последовала за ней, не проявляя особенного любопытства. Старый камердинер остался на месте, прислушиваясь и продолжая бормотать:

— Нет, это неспроста… Ой, неспроста…

В кабинете Ламмингера стояли у окна мать и дочь, а за ними сам барон. Все трое пристально глядели на дорогу, по которой приближалось диковинное шествие. Впереди, улюлюкая, бежали вприпрыжку ребятишки и подростки, за ними шел медведь со своим вожатым, а за медведем волынщики, и затем ряженые: черт, смерть, Брыхта и Весельчак верхом, парни, девушки, мужчины, женщины. Нескончаемое пестрое шествие…

Мария забыла о поездке.

— Какой безобразный этот черт… и смерть тоже… и баварцы и евреи… — и она весело расхохоталась. Баронесса тоже не смогла удержаться от улыбки.

По лицу Ламмингера пробежала презрительная злая усмешка.

— Это все изнанка венского процесса, — сказал он брюзгливо. — Заранее торжествуют. Дурачье!..

— Посмотрите, отец! — воскликнула Мария. — Видите там соломенного всадника? Что это у него в руках?

— Да, да, — сказала баронесса. — Я тоже вижу. Что это у него?.. Они поворачивают к замку…

Шум и крики раздавались уже у самого замка. В кабинете барона задребезжали оконные стекла.

— Ой! — вскрикнула Мария, зажимая розовые ушки. Туча набежала на лицо Ламмингера. Лоб его прорезала глубокая складка.

— Разнузданное мужичье! — прошипел он. — Нарочно… под самыми моими окнами…

— Они останавливаются! Что они хотят делать!.. — воскликнула баронесса, бросая испуганный взгляд на мужа.

Ламмингер, точно не слыша, глядел на остановившуюся перед замком и рассыпавшуюся вокруг небольшого пруда толпу. Двое ходов выступили вперед. Несколькими сильными ударами своих тяжелых чеканов они вырубили прорубь у берега — там, где остановился соломенный всадник, державший в руке огромную плеть и потрясавший ею в сторону замка. Люди по обе стороны всадника расступились, и перед ними предстали черт и смерть.

— Что это значит? И почему они сразу так стихли? — спрашивала мужа встревоженная баронесса.

Губы Ламмингера искривила ледяная злорадная усмешка.

— Я вам все объясню, дорогая. Там у этого соломенного чучела в руках плетка. Она-то, вероятно, и должна обозначать меня… А притихли они потому, что черт или смерть — ага, да, смерть, видите, она машет рукой, что-то говорит — так, я угадал, чучело уже отдает смерти и черту эту плетку. Да, это я… они уже держат меня… и плачут в насмешку… и… ха-ха-ха!

Черт и смерть с такой силой швырнули панскую плетку в воду, что брызги высоко взлетели над толпой. Баронесса слабо вскрикнула. Но еще больше ее испугал зловещий смех и побледневшее лицо мужа. Она хорошо знала этот смех.

На мгновение в комнате воцарилась гнетущая тишина. А за окном снова загудели девять волынок и раздались восторженные возгласы толпы.

— Готово! Утопили меня, — ледяным голосом произнес Ламмингер, не отрывая глаз от толпы. Голос барона выдавал то, что кипело у него внутри. — А это похоронный марш, — добавил он тем же тоном, наблюдая за толпой острым взглядом. Жена и дочь со страхом глядели на него, не смея проронить ни звука.

— А, старые знакомые! Брыхта… а это Эцл… а там дальше… Впрочем, мы их всех узнаем. Как! И Козина здесь? Ну, да, конечно… А я все-таки считал тебя умнее. И ты думаешь взять этим?.. Но — хватит, мужицкий сброд! Разогнать… — крикнул барон и стремительно повернулся к дверям.

Баронесса схватила его за руку, умоляя не выходить из замка, — их там так много…

— Один сброд!

— Но они так возбуждены!

— Просто пьяны! Я спущу на них собак!

В это время в дверях появился перепуганный Петр, докладывая, что канцелярия просит приказаний. Ламмингер овладел собой.

— Я сам сойду вниз.

— Они уже уходят, — поспешно сказала Мария. Баронесса облегченно вздохнула.

Ламмингер повернулся к окну. Шествие действительно тронулось дальше.

— Они не возвращаются обратно в Кленеч. Они идут в Уезд, — сказала баронесса.

— Как же иначе, если Козина их пригласил! — ответил Ламмингер. Он говорил уже более спокойным тоном, но глаза его злобно сверкали.

Он прошелся несколько раз по комнате, затем опять остановился у окна. Шествие уже свернуло на дорогу к Уезду. Звуки волынок и веселые возгласы доносились все глуше и глуше. Мать и дочь чувствовали себя неловко. Они боялись потревожить барона, который по-прежнему, погруженный в свои мысли, стоял у окна. Наконец, он повернулся к жене и дочери, о которых на несколько минут совершенно забыл, и сказал, что останется дома и не поедет с ними. У дам после всего происшедшего тоже пропало желание ехать в город; они боялись встретиться по дороге с разбушевавшимися мужиками.

Но Ламмингер отказался от поездки не из-за этого. Ему предстояла новая работа. Спустившись в канцелярию, он распорядился, чтобы немедленно составили донесение в Прагу и Вену о сегодняшних происшествиях, а также послали к старостам в Постршеков и Кленеч и к крестьянину Козине с приказом явиться на следующий день в замок.

Тем временем баронесса фон Альбенрейт старалась утешить заливавшуюся слезами дочь.