Любочка продолжала рыдать, и рыданія ея похожи были на икоту. Изъ глазъ текли слезы, изъ носу кровь, изо рту слюни; полагая, что она утирается платкомъ, она размазывала имъ вс
эти жидкости по лицу. Ноги всегда у нея были гусемъ, но теперь ея походочка съ развальцомъ была еще смшне, такъ что такой жалкой и уморительной фигурки я никогда не видывалъ; даже maman, оглянувшись на насъ, улыбнулась, указывая на Любочку.— Вы можете идти играть, — сказала она намъ, — но Володя отв
чалъ, что безъ Любочки играть въ зайца совершенно невозможно, и мы вс пошли въ гостиную.— Сядь, отдохни, — сказала maman Любочк
, притирая ей носъ водою съ уксусомъ, — за то, чтобы ты не шалила, ты до тхъ поръ не встанешь съ этого мста, пока не докончишь урока, который задастъ теб Мими.Мими подала продолжавшей плакать Любочк
рагульку и задала ей урокъ въ пять аршинъ.Обыкновенно, когда кто-нибудь изъ насъ ушибался, насъ вс
хъ наказывали тмъ, что совтовалиПапа вышелъ изъ кабинета съ Карломъ Ивановичемъ.
Карлъ Ивановичъ пошелъ наверхъ, а папа съ очень веселымъ лицомъ взошелъ въ гостиную, подошелъ къ maman и, положивъ ей руку на плечо:
— Знаешь, что я р
шилъ сейчасъ?— Что?
— Я беру Карла Ивановича съ д
тьми — мсто въ бричк есть, они къ нему привыкли и онъ къ нимъ, кажется, тоже привязанъ, а восемьсотъ рублей въ годъ никакого счета не длаютъ. Et puis, au fond, c’est un bon diable,[132] — прибавилъ онъ.— Я очень рада, — сказала maman, — за д
тей и за него: онъ славный старикъ.— Ежели бы ты вид
ла, какъ онъ былъ тронутъ, когда я ему сказалъ, чтобъ онъ оставилъ эти пятьсотъ рублей въ вид подарка...— Это что? — сказалъ онъ, замтивъ посинлый носъ и заплаканные глаза Любочки. — Кажется, мы провинились?Любочка совс
мъ было успокоилась, но какъ только замтила, что на нее обращено общее вниманіе, опять расплакалась.— Оставь ее, mon cher,[133]
— сказала maman, — ей надо урокъ кончить.Папа взялъ изъ рукъ Любочки рагульку и самъ сталъ вязать.
— Вдвоемъ мы скор
е кончимъ, однако лучше попробуемъ попросить прощенія, — сказалъ онъ, взявъ ее за руку. — Пойдемъ.Любочка перестала плакать и, подойдя къ maman, повторяла вслухъ слова, которыя ей шепталъ папа на ухо.
— Нынче посл
дній вечеръ, мамаша, что мы... я съ папа... буду... такъ... простите... насъ... а то... онъ не хочетъ... меня любить... ежели я буду... плакать.— Простите насъ, — прибавилъ папа, и разум
ется ихъ простили.Незадолго передъ ужиномъ въ комнату взошелъ Гриша.
Съ самого того времени, какъ онъ пришелъ въ нашъ домъ, онъ не переставалъ вздыхать и плакать, что, по мн
нію тхъ, которые врили въ его способность предсказывать, предвщало какую-нибудь бду.Онъ сталъ прощаться и сказалъ, что завтра, рано утромъ, пойдетъ дальше. Я подмигнулъ Волод
и вышелъ въ дверь.— Что?
— Пойдемте на мужской верхъ; Гриша спитъ во второй комнат
; въ чулан прекрасно можно сидть, и мы всё увидимъ.— Отлично. Подожди зд
сь, я позову двочекъ.Д
вочки выбжали, и мы отправились наверхъ.Тамъ, не безъ спору р
шивъ, кому первому взойдти въ темный чуланъ, наконецъ, услись.*№ 12 (II ред.).
Бабушк
было и казалось лтъ подъ 70. Росту она должно быть была средняго, но теперь отъ лтъ казалась маленькаго; зубъ не было, но она говорила хорошо; лицо было въ морщинахъ, но кожа чрезвычайно нжна, глаза большіе, строгіе, но зрніе слабое; носъ большой и немного на бокъ; несмотря на это, общее выраженіе лица внушало уваженіе: руки были удивительной близны, и отъ старости ли, или оттого, что она ихъ безпрестанно мыла, на оконечностяхъ пальцевъ были морщины, какъ будто только-что она ихъ вымыла горячей водой. На ней былъ темно-синій шелковый капотъ, черная мантилія, и чепчикъ съ узенькими, голубыми лентами, завязанными на кож, которая висла подъ подбородкомъ; изъ-подъ мантиліи виднъ былъ блый платокъ, которымъ она всегда завязывала отъ простуды шею. Бабушка не отставала очень от модъ, а приказывала передлывать модные чепчики, мантильи и т. п. по своему, по-старушечьи. Бабушка была не очень богата — у нее было 400 душъ въ Тверской губерніи и домъ, въ которомъ она жила въ Москв. Какъ управленіе имніемъ, такъ и образъ ея жизни ни въ чемъ ни малйше не измнился съ того времени, какъ она овдовла. Лицо бабушки всегда было спокойно и величаво; она никогда почти не улыбалась, но вмст любила смшить и успвала въ этомъ удивительно. Вся гостиная помирала со смху отъ ея разсказовъ, а лицо ея удерживало то же важное выраженіе — только глаза немного съуживались. Она плакала только тогда, когда дло шло о maman, которую она любила страстно и больше всего въ мір.*№ 13 (II ред.).