ПСС, Том 1

-То есть как почему? Да на кой черт кому нужна эта работа? Какой смысл, позвольте спросить, в этих пудо-верстах, осе-верстах, пробегах и во всяких этих столах переборов и всяческих ахинеях?

-Ну, положим, смысл-то есть...

-Белиберда! -воскликнул Иван Трофимыч с сердцем. Волков

снисходительно улыбнулся.

-Ну, идите куда-нибудь еще, -сказал он спокойно.

-То есть куда это?

-Да у вас ведь имеется диплом?

-Самый форменный.

-Ну, и что же?

-Ну, и что же? -повторил Иван Трофимыч, поднимая брови и сверкая очками. -Вы думаете, я не ушел бы? Да ради бога -куда угодно! Вы подумайте только, -начал он с напряжением, отчетливо, беря Волкова за борт пальто, но Волков перебил его:

-Отчего же не идете?

-Вам сколько лет? вдруг спросил Иван Трофимыч.

-Двадцать четыре года, пять месяцев. А что?

Ну, вот видите! А мне сорок ... И, главное, никуда, то есть так-таки никуда меня не пустят. Я ведь якутский человек. Понимаете? Вот теперь люди мрут от голода, есть живое, святое дело... Понимаете? Святое! А разве нас с вами пустят туда?

-Я занимаюсь наукой и работаю, могу сказать, серьезно, сказал Волков.

-И пудо-верстами вы бы занялись так же серьезно?

-Пожалуй, и пудо-верстами ... Я, право, не понимаю, господа...

-Прекрасно, -почти закричал Иван Трофимыч, -я отлично знаю, что вы, господа, многого действительно не понимаете! Только вот что, батенька, -утешаю себя недоверием, понимаете, утешаю себя тем, что многие из вас только играют в эту трезвость! Разумеется, уже сама по себе эта игра...

-Именно играть-то м ы и не хотим, -перебил Волков. -Вы говорите: идите, помогайте. А мы будем помогать наукой, а не «хо-рошими))словами.

Иван Трофимыч махнул рукой.

-Мы, знаете, так раскричались с вами, -сказал он с улыбкой и крепко пожал руку Волкова, -будьте здоровы!

И, повернувшись, съежился и скрылся за углом.

Волков постоял, подумал ... И, мгновенно забыв об Иване Трофимыче, зашагал еще быстрее.

Он торопливо пробежал лестницу своих меблированных комнат, отпер номер и при спичке разорвал телеграмму.

«Посылаются пятницу девятнадцатого», -стояло в ней.

На столе, кроме телеграммы, лежали два письма. Адрес на одном из них написан был рукой зятя. Волков зажег свечи, сел на диван и с улыбкой принялся за письмо.

«Любезный брат Дмитрий, -читал он, мы, разумеется, все живы и здоровы, про тебя, конечно, ничего не знаем: как уехал, прислал два слова; пиши, брат, пожалуйста, поскорее, приедешь

ли ты хоть к Святой неделе. Отвечай поскорее, а то вот-вот полая вода и на станцию не будет ни проходу, ни проезду...»

Волков перевернул страницу и стал просматривать конец письма:

«Невозможно проехать в город, все метели, а голодают у нас здорово. Впрочем, я тебе не писал со святок, и ты не знаешь, что в Двориках умерло несколько человек. Умерла, брат, наша Федора, кривой солдат воргольский и Мишка Шмыренок. У Мишки прежде умер ребенок, а на первой неделе и сам он от голодного тифа".»

Волков вдруг опустил письмо ... переставил подсвечник и снова с ужасом и напряжением перечитал эти две строки:

«... Умерла Федора, кривой солдат воргольский и Мишка Шмыренок ...»

-Не может быть! -сказал он громко, поднимаясь, -не может быть! Мишка, друг детства ... головастиков вместе ловили ... от голода!

Волков опять сел, криво улыбнулся, снова вскочил и торопливо пошел к дверям. Но от двери он круто повернулся и зашагал по комнате, быстро пощелкивая пальцами и ловя разлетевшиеся мысли ...

Он читал в газетах, что там-то и там-то люди пухнут от голода, уходят целыми деревнями побираться, покупал сборники и всякие книжки в пользу голодающих или, как на них печаталось,

«в пользу пострадавших от неурожая». Но те, пухнувшие от голода, казанские мужики не отделялись от газетных строк; а это не казанские мужики, это истомился и свалился с ног и скончался на холодной печке Мишка Шмыренок, с которым он когда-то, как с родным братом, спал на своей детской кроватке, звонко перекликался, купаясь в пруде, ловил головастиков. И вот он умер, и в распутицу для него ездили в село за тесом на гроб. Максим, колесник, сколотил этот гроб, и в него положили детски-худое тело Мишки. У него и прежде были узкие плечи, худощавое лицо". Но еще худее стал он, когда его, в белой новой рубахе, клали в гроб. И наутро этот гроб поставили на розвальни и повезли по весенним полям в село ...

Наклонившись под кровать, Волков вытащил оттуда большой деревянный ящик. В ящике лежало несколько ветхих детских учебников, и на исподней стороне их переплетов Волков увидал рисунки Мишки: кривой дом с зигзагообразным дымом из трубы, удивительно изогнувшийся конь с хвостом, похожим на этот дым, и разъехавшиеся в разные стороны каракули: «Михаил Колесов»...

Еще до сих пор от этих книг пахло курной избой. Вместе с Мишкой бегал он в Дворики учиться по ним у солдата Савелия. Там, при тусклом свете коптящей лампочки, за столом сидела толпа ребятишек. Поминутно чмокала отворявшаяся дверь и словно вплывали в волнах пара новые ученики. Шумно усаживались они за стол и, положив на него локти и болтая под лавкой ногами, наперебой начинали долбить уроки.