ПСС, Том 1

Ты зачем здесь? -спросил Волков, подавая ему руку.

Он был в растрепанных лаптях, и углы воротника его рваного зипуна торчали по-нищенски, закрывая исхудалое, больное лицо.

Попроситься в город, отвечал Мишка простуженным голосом.

Как попроситься?

На машину...

Да как попроситься?

Мишка слабо улыбнулся.

Даром не проедешь, сказал он тихо.

Волков купил ему билет, всунул его в руку ему. Мишка, стоя без шапки, долго и безучастно глядел на билет.

В поезде Волков вспомнил про Мишку снова и пошел искать его. В промерзлом, трещащем на ходу вагоне он увидал его около красной, раскаленной печки.

-Ты зачем в город-то?

Беда! -заговорил Мишка монотонно. Може, в городе что найду ... Совсем обезживотел ...

-Не может быть! -воскликнул опять Волков. -Не может этого быть!.. Коллекции, гербарии ... «Кормовая свекловица» ... Какая галиматья!

И, стискивая пальцы, стал хохотать и качаться, как от зубной боли.

1893

НА ЧУЖОЙ СТОРОНЕ

На вокзале не было обычной суматохи: наступала Святая ночь. Когда прошел курьерский девятичасовой поезд, все поспешили докончить только самые неотложные дела, чтобы поскорее разойтись по квартирам, вымыться, надеть все чистое и в семье, с облегченным сердцем, дождаться праздника, отдохнуть хотя ненадолго от беспорядочной жизни.

Полутемная зала третьего класса, всегда переполненная людьми, гулом нестройного говора, тяжелым теплым воздухом, теперь была пуста и прибрана. В отворенные окна и двери веяло свежестью южной ночи. В углу восковые свечи слабо озаряли аналой и золотые иконы, и среди них грустно глядел темный лик Спасителя. Лампада красного стекла тихо покачивалась перед ним, по золотому окладу двигались полосы сумрака и света...

Проезжим мужикам из голодающей губернии некуда было пойти приготовиться к празднику. Они сидели в темноте, на конце длинной платформы.

Они чувствовали себя где-то страшно далеко от родных мест, среди чужих людей, под чужим небом. Первый раз в жизни им пришлось двинуться на «низы», на дальние заработки. Они всего боялись и даже перед носильщиками неловко и торопливо сдергивали свои растрепанные шапки. Уже второй день томились они скукой, ожидая, пока к ним выйдет тщедушная и горделивая фигурка помощника начальника станции (они уже успели прозвать его «кочетком») и строго объявит, когда и какой товарный поезд потянет их на Харцызскую. Со скуки они весь день проспали.

Надвигались тучи. Изредка обдавал теплый благовонный ветер, запах распускающихся тополей. Не смолкая ни на минуту, несся с ближнего болота злорадный хохот лягушек и, как всякий непрерывный звук, не нарушал тишины. Направо едва-едва светил закат; тус-

кло поблескивая, убегали туда рельсы. Налево уже стояла синяя темнота. Огонек диска висел в воздухе одинокой зеленовато-бледной звездочкой. Оттуда, с неизвестных степных мест, шла ночь...

-Ох, должно, не скоро еще! -шепотом сказал один, полулежавший около вокзальных ведер, и протяжно зевнул.

-Служба-то? -отозвался другой. -Должно, не скоро. Теперь не более семи.

-А то и всех восемь наберется, -добавил третий.

Всем было тяжко. Только один не хотел сознаться в этом.

-Ай соскучился? «А-а-а...»— зевнул он, передразнивая первого говорившего. -Гляди, ребята, заревет еще, пожалуй!

-Будя, Кирюх, буровить-то, -серьезно ответил первый и деловым тоном обратился к соседу: -Парменыч, поди глянь на часы, ты письменный.

Парменыч отозвался добрым слабым голосом:

-Не разумею, малый, по тутошним, все сбиваюсь: целых три стрелки.

-Да ай не все равно? -опять заметил Кирилл насмешливо. Хушь смотри, хушь не смотри -одна честь ...

Долго молчали. Тучи надвинулись, густая темнота теплой ночи мягко обнимала все. Старик открыл трубку, помял пальцем красневший в ней огонь и на время так жарко раскурил ее, что смутно осветил свои седые солдатские усы и ворот зипуна. На мгновение выступили из мрака и белая рубаха лежащего на животе Кирилла, и заскорузлые, изорванные полушубки двух других пожилых мужиков. Потом он закрыл трубку, попыхтел и покосился влево, на своего племянника. Тот дремал.

Длинные худые ноги его, завернутые в белые суконные портянки, лежали без движения; по очертаниям худощавого тела было видно, что это совсем еще мальчик, истомленный и до времени вытянувшийся на работе.

-Федор, спишь? -тихо окликнул его старик.

-Н-нет, -ответил тот сиплым голосом.

Старик ласково наклонился к нему и, улыбаясь, шепотом спросил:

-Ай соскучился?

Ответ последовал не сразу:

-Чего ж мне скучать?

-Да ну! Ты скажи, не бойся.

-Я и так не боюсь.

-То-то, мол, не таись ...

Федька молчал. Старик поглядел на его худенькие плечи... потом тихонько отвернулся.

Уже и на закате стемнело. Контуры вокзальных крыш едва рисовались на фоне ночного неба. Там, где оно сливалось с темнотою земли, перекрещивались и мигали зеленые, синие и красные огоньки. Осторожно лязгая колесами, прокатился мимо платформы паровоз, осветил ее красным отблеском растопленной печки, около которой, как в тесном уголке ада, копошились какие-то черные люди, и все опять потонуло в темноте. Мужики долго прислушивались, как он где-то в стороне сипел горячим паром.