ПСС. Том 13. Война и мир. Черновые редакции и варианты

Метивье, пожав плечами, <вышел. Княжна Марья и M-lle Воurienne <встретили его в соседней> комнате.

* № 154 (рук. № 88. Т. II, ч. 5, гл. V).

Жюли играла Борису на арфе самые печальные ноктюрны. Борис читал ей вслух «Бедную Лизу» и не раз прерывал чтение от волнения, захватывающего его дыхание. Встречаясь в большом обществе, Жюли и Борис смотрели друг на друга, как на единственных людей в мире равнодушных, понимавших один другого и тщету радостей жизни.

<Так продолжалось две недели. Обоим становилось неловко.[3862] Жюли очевидно уже не интересовала любовь к гробнице, а интересовал вопрос, когда и как он сделает предложение. Борис уже не мог сочувствовать смерти, так как уже в голове его совершенно созрел план о том устройстве новой жизни, которую он поведет с тремя тысячами душ, которые должны получиться за невестой. <Нужно было сделать что-нибудь несообразное. Отречься от меланхолии и поговорить о деле.>

Однажды Борис приехал утром и привез меланхолическую книгу. Но пузырь меланхолии совершенно созрел, лопнул и из него неожиданно показалось другое.

– Жюли, я вас люблю, как лучшего друга, хотите вы быть моей женой?

– Борис! – сказала Жюли и протянула ему руку.>

* № 155 (рук. № 90. T. II, ч. 5, гл. XII).

По воскресеньям Марья Дмитревна ездила в остроги и тюрьмы, выкупая должников и отвозя узникам съестные припасы. Она никогда не говорила никому, куда она ездит, хотя трудно было скрыть от света то добро, которое она делала не только по острогам и тюрьмам, но и всем бедным просителям, которые приходили к ней по будничным дням.[3863]

– Или тебя взять с собой? – сказала Марья Дмитревна, вставая и обращаясь к Наташе.

– Как хотите? – сказала Наташа, вставая тоже.[3864]

– Ну, поедем кататься, надевай шляпку. – Марья Дмитревна посадила Наташу на первое место, направо, отодвинула сама кульки, лежавшие в[3865] санях, себе под ноги и, вытянувшись в струнку,[3866] с строгим[3867] лицом сидела на левой стороне.[3868] Они проехали молча одну улицу.

– Хорошо тебе сидеть? – спросила Марья Дмитревна.

Ей видно хотелось поговорить, и ласковая улыбка играла на ее суровом лице.

– Очень хорошо-с.

– А ты[3869] облокотись, так, на спинку облокотись, – сказала Марья Дмитревна. – Ничего, ничего, облокотись, – настаивала Марья Дмитревна. Как ни неловко было Наташе сидеть,[3870] облокотившись на далеко отстоящую спинку, она чувствовала, что это была милость со стороны Марьи Дмитревны, и исполнила ее волю.[3871]

– Что же, весело было третьего дня в театре? – спросила Марья Дмитревна.[3872]

– Да, весело, – невеселым голосом сказала Наташа.

– А ты не грусти,[3873] Наташенька, я бы нынче поехала, кабы не воскресенье, я завтра сама к нему, к князю Николаю поеду. Я с ним переговорю.[3874]

Наташа ничего не отвечала. Марья Дмитревна тоже замолчала. Когда уже стали подъезжать к острогу, Марья Дмитревна опять круто оборотилась к Наташе.

– Что же хорошо тебе сидеть? Тут я заеду в одно место, – сказала Марья Дмитревна. – Тебе я скажу, да только уговор: не болтать. – Видно было, что Марья Дмитревна не могла удержаться, чтобы не сообщить своей любимице – Наташе того удовольствия, которое она испытывала[3875] теперь; но что она вместе с тем осуждала себя за это.

– Тут вот в остроге иногда очень жалкие люди бывают, ну, да и все они несчастные – не нам их судить. Так вот, я им разной дряни – там остается что и свезу. Не то чтобы благодеянье это какое было с моей стороны, а так, как я одна, состоянье имею, отчего же мне не пожалеть их.

– Ну, чур, молчать. Ты посиди, а я сейчас вернусь.

Почтительно встречаемая смотрителем, Марья Дмитревна вышла из[3876] саней одна. Через несколько минут она вышла оттуда и поехала в долговую тюрьму, где она пробыла дольше, и, выходя оттуда, имела особенно строгий вид.

Во весь обратный путь она только один раз обратилась к Наташе.

– Все мы умирать будем, Наташенька, и как можешь человеку добро сделать, так то на душе хорошо. – Марья Дмитревна быстро отвернулась. Наташа, сидя в своем неловком положении по требованию Марьи Дмитревны, облокотясь на спинку, с удивлением и любопытством смотрела на свою соседку. «Ах, боже мой, как бы я была счастлива, ежели бы этого не было в театре. Ну, да и это ничего, только бы он скорее приехал».

* № 156 (рук. № 91. T. II, ч. 5, гл. VI—VII).

Просить Анну Михайловну.