ПСС. Том 14. Война и мир. Черновые редакции и варианты. Часть вторая

Она смотрела в окно, и ей казалось, что вот-вот она увидит сейчас опять то страшное зрелище, когда его из сада Лысых Гор вели под руки и он, заплетая ногой, сердясь и беснуясь, бормотал бессильным языком и дергал седыми бровями над перекосившимся глазом. Княжна Марья отвернулась от окна и закрыла лицо руками. Ей казалось, что она слышит это бормотанье и вот-вот он покажется из-под лип на освещенную месяцем дорожку.

Она встала и прошлась по комнате, чтобы прогнать это воспоминание, и она прогнала его, но ее движения и ходьба по комнате вызвало другое воспоминание о нем же и такое же страшное. Это было еще в Лысых Горах, накануне сделавшегося с ним удара. Княжна Марья не спала. Она на цыпочках сошла вниз и, подойдя к двери цветочной, в которой[1972] в эту ночь ночевал ее отец, прислушалась к его голосу.

— Тишка, не спится, — говорил[1973] он измученным, усталым и добрым[1974] голосом.[1975]

Тихон молчал.

— Так-то я не спал раз в Крыму… Там теплые ночи… Всё думалось… Императрица присылала за мной…[1976]

Он что-то говорил об императрице. Тихон молчал. Потом он стал говорить о постройках.

— Да, уж так не построят теперь, — говорил он. — Ведь я начал строить, как приехал сюда. Тут ничего не было. Ты не помнишь, как сгорел флигель батюшкин? Нет, где тебе. Так не построят нынче.[1977] Тихон, я отсюда обведу галлерею, и там будут Николаши покои и спальни, где невестка живет. Что, она уехала?[1978] Невестка уехала? А?

— Уехали-с, — отвечал[1979] кроткий голос Тихона.[1980] — Извольте ложиться.

Постель затрещала под ним, он ложился и громко и тяжело кашлянул и замолк.

— Бог мой! Бог мой! — прокричал он вдруг, и[1981] потом опять затрещала кровать и зашлепали туфли и он подвинулся к двери, у которой стояла княжна Марья.

Княжна Марья и теперь, казалось, слышала это шлепанье туфлями, и, кроме того чувства, которое она и тогда испытывала, она теперь ужасалась тому, что он, мертвец, сейчас войдет к ней. Войдет с тем выражением лица, которое у него было в гробу на обвязанном белым платком лице.

С той минуты, как она, найдя его мертвым, прикоснулась к нему и с ужасом убедилась, что это не только не был он, но что-то таинственное и отталкивающее, к воспоминанию о нем присоединялся ужас. Она больше боялась его теперь, чем жалела, особенно в том самом доме, в котором он умер и лежал мертвый. Ей казалось, что он теперь там, за стеною, и она ужасалась при одной мысли о том, чтобы войти туда, и страшно хотелось этого.

Кто-то стукнул входной дверью, и послышались шаги в передней. Княжна Марья бросилась в дверь и испуганно закричала: «Дуняша!»

Дуняша, протирая глаза, пришла к ней.

— Ах, Дуняша, побудь со мною. Мне так страшно! — говорила княжна, дрожа всем телом.

Шаги, которые слышались в передней, были шаги Алпатыча.

Он вернулся из своей поездки к исправнику и пришел во 2-м часу ночи доложить княжне о настоятельной необходимости завтрашнего отъезда и о том, что воинский начальник, у которого он был, обещал ему к завтрашнему утру прислать конвой для того, чтобы проводить[1982] ее.

Алпатыч рассчитывал на прибытие конвоя солдат, которых ему обещал исправник, не только для того, чтобы проводить княжну Марью, но и для того, чтобы с помощью войска вытребовать нужные для подъема обоза подводы.

Подводы не были представлены утром, Дрон не являлся в контору, и Алпатыч узнал через своих шпионов, что, вследствие вчерашнего разговора княжны Марьи с мужиками, не только не было никакой надежды без военной силы получить подводы, но самый выезд из деревни представлял затруднения.

Обещанный конвой инвалидной команды не приехал, как его ожидал Алпатыч, рано утром. Пробило 7, 8 и 9 часов — солдат не было. Княжна Марья велела закладывать, и только что вывели лошадей из конюшни, как толпа мужиков вышла из деревни и, приблизившись к господскому дому, остановилась на выгоне у амбара.

Яков Алпатыч, расстроенный и бледный, в дорожном одеянии — панталоны в сапоги — вошел к княжне Марье и с осторожностью доложил, что так как по дороге могут встретиться неприятели, то не угодно ли княжне лучше подождать прихода конвоя и написать записку к русскому воинскому начальнику в Янково за 15 верст затем, чтобы прибыл конвой.

— Зная звание вашего сиятельства, не могут отказать.

— Ах нет, зачем? — сказала княжна Марья, стоя у окна и глядя на мужиков. — Вели закладывать, и поскорее, поскорее поедем отсюда… — с жаром и поспешностью говорила она. — Вели подавать и поедем.

Яков Алпатыч, держа руку за пазухой, мрачно стоял перед княжной Марьей, желая и не решаясь сказать ей всю правду.

— Для чего они тут стоят? — сказала княжна Марья, указывая на толпу.

Алпатыч прокашлялся.

— Не могу знать, ваше сиятельство. Вероятно, проститься желают, — сказал он. — Впрочем, осмелюсь доложить, по их необразованию…

— Ты бы сказал им, чтобы они шли, — сказала княжна Марья.

Яков Алпатыч покачал головой в то время, как не могла его видеть княжна Марья.

— Слушаю-с, — сказал он.

— И тогда вели подавать.