ПСС. Том 15. Война и мир. Черновые редакции и варианты. Часть третья

Общий историк Гервинус, например, описывая, положим, восстановление Бурбонов, доказывает, что событие это произошло не по воле Александра I, а по воздействию друг на друга Александра, Штейна, Метерниха, M-me Stahl,[1667] Талейрана и т. д. Понятие о силе, производящей события, при этом воззрении следовательно совершенно противуположно тому, которое имеют частные историки. Кроме того, при этом воззрении существенный вопрос истории остается[1668] без ответа. Ибо если Талейран, Александр и другие говорили таким и таким [образом], так и так были расположены друг другу, из[1669] всего этого вытекает только их известное отношение между собой, существенный же вопрос о том, почему миллионы французов покорились распоряжению союзников, остается без ответа. Если Талейран сел на Венском конгрессе раньше всех на известный стул и обманул дипломатов, то из этого вытекает только то, что он сидел на стуле и дипломаты были обмануты, вопрос же о том, почему миллионы стали платить увеличенные подати и изменили свои отношения, остается неразрешенным.

Чувствуя невозможность объяснять явления истории одними этими, действующими друг на друга <силами>, так как единственная ручка, за которую может ухватиться историк для того, чтобы объяснять движения масс, общие историки, сначала отказавшиеся от понятия непосредственной власти, принимая ее за произведение других сил, приведены к необходимости, вновь противореча сами себе, употреблять понятие уже не непосредственное, а производное власти. Так что в историях этого рода неизбежно на каждом шагу встречаются противуречия самим себе.

То Наполеон есть произведение своего времени и власть его есть только произведение сил, то власть его есть сила, производящая события. Тот же Гервинус, который доказывает, что Наполеон есть представитель революции, идей 1789[1670] года, говорит, что то-то и то-то сделано по воле Наполеона, а что поход 12-го года есть произведение ложно направленной воли Наполеона.

Третьи историки, еще более общие, называющиеся историками культуры, еще более затемняют понятие власти, признавая как будто то, что причины событий лежат в так называемой культуре, в умственной деятельности, и вместо прежнего понятия власти ставят понятие влияния,[1671] тем самым совершенно отстраняя существенный вопрос истории, ибо понятно, что одаренный властью человек может велеть убивать себе подобных, но решительно нельзя постигнуть, каким образом книга Contrat Social сделала то, что французы резали друг друга.[1672]

Странное заблуждение историков культуры, основанное на том, что один из признаков события — умственную деятельность_г они принимают за причину и тем лишают историю всякого объяснения.[1673]

Эти историки из всего огромного числа признаков, сопровождающих всякое живое явление, выбирают признак умственной деятельности и говорят, что этот признак есть причина. Но, несмотря на все их старания показать, что причина события лежала в умственной деятельности только avec beaucoup de bonne volonté,[1674] как говорят французы, можно найти какую-нибудь связь между умственной деятельностью и движением народов, ибо явления, как французская революция, то есть жесточайшие убийства, вытекающие из проповедей о равенстве человека, и злейшие войны и казни, вытекающие из проповеди учения любви, не подтверждают этого предположения. Несомненно существует связь между всем одновременно живущим; и потому есть возможность найти некоторую связь между умст[венной деятельностью] людей и их историческим движением, точно так же, как эту связь можно найти между торговлей, ремеслами, садоводством и чем хотите и историческим движением людей. Но почему умственная деятельность людей представляется историкам культуры не одним из признаков, а причиной или выражением всего исторического движения, весьма трудно понять, если не принять в соображение того, что: 1) история пишется учеными и потому естественно им кажется, что деятельность их сословия есть основание всего движения всего человечества, как это кажется купцам, земледельцам, солдатам (это не высказывается только потому, что купцы и солдаты не пишут истории) и 2) того, что умственная, духовная деятельность, просвещение, цивилизация, культура суть все понятия неясные, неопределенные, под знаменем которых весьма удобно употреблять слова, как достоинство личности,[1675] духовное развитие и т. д., имеющие еще менее ясного значения и потому легко подставляемые под всякие теории.

Но, не говоря о внутреннем достоинстве этого рода историй (может быть, они для кого-нибудь и для чего-нибудь нужны), истории этого рода, к которым начинают более и более сводиться все общие истории, знаменательны тем, что они совершенно откровенно отстраняют главный вопрос исторический о том, какой силой производятся события, и говорят о том, что для них кажется занимательным.