ПСС. Том 20. Анна Каренина. Черновые редакции и варианты

Вслѣдъ за обычной эктинией Левинъ въ словахъ Дьякона, наполнявшаго всю церковь своимъ басомъ и заставлявшаго дрожать волны воздуха у оконъ и въ куполе, Левинъ разслышалъ молитву «о нынѣ обручающихся рабѣ божьемъ[1407] Константинѣ и Екатеринѣ, о еже низпослатися имъ любви совершеннѣй и мирнѣй и помощи – Господу помолимся».

«Однако это не такъ глупо, какъ[1408] кажется, – подумалъ Левинъ, услыхавъ эти слова и особенно слово помощи, особенно неожиданно поразившее его. – Такъ сказано: «любви совершеннѣй и мирнѣй», и вдругъ совсѣмъ другое: помощи, и не сказано отъ кого».

Такъ это несообразно и такъ это истинно вѣрно отозвалось на то, что было въ его сердцѣ во всѣ эти дни и въ эту минуту, что онъ вдругъ[1409] перемѣнилъ совершенно свои взгляды на слова службы. Онъ посмотрѣлъ на Кити. Она стояла все также и не оглянулась на него, но легкимъ движеніемъ рѣсницъ дала ему понять, что она чувствуетъ его взглядъ. Она тоже была тронута.

«Какъ они догадались, что помощи, именно помощи я искалъ и желалъ не знаю отъ кого – думалъ Левинъ, – но я не могу одинъ въ этомъ страшномъ дѣлѣ и прошу и ищу помощи. Какъ же не помощи, – думалъ онъ. – Любитъ ли она меня, не обманывается ли? Невѣрность ея, моя? Болѣзнь? дѣти? Все можетъ быть, все можетъ не быть. И что надо для того, чтобы это было и не было?… И Господу помолимся», проговорилъ онъ самъ съ собою, крестясь и кланяясь.

Слова службы уже не составляли для него развлеченія: онъ уже не выбиралъ изъ многихъ тѣ, которые подходили къ его настроенію и съ которыми онъ былъ согласенъ, но онъ старался проникнуть значеніе каждаго слова и если не понималъ, то винилъ только себя.

Когда священникъ послѣ эктеніи обратился къ нимъ и, давъ затихнуть гулу голоса дьякона и пѣвчихъ, усталыми глазами посмотрѣлъ на Левина и, тихо вздохнувъ, произнесъ молитву, Левинъ уже не судилъ, а ловилъ каждое слово, приписывая ему[1410] то самое значеніе[1411] сознанія своего безсилія и[1412] страха передъ таинственностью совершаемаго и умиленной мольбы о помощи и благословеніи тому, къ чему онъ приступалъ «Боже вѣчный, разстоящія собравый въ соединеніе [и союзъ любве положивый имъ неразрушимый, благословивый Исаака и Ревекку и наслѣдники я Твоего обѣтованія показавый, самъ благослови и рабы твои сія, Константина и Екатерину],[1413] наставляя на всякое дѣло благое».

Когда послѣ молитвы священникъ взялъ перстни и, благословивъ ихъ, три раза перемѣнилъ, Левинъ уже не смотрѣлъ на Кити, и ея розовый палецъ и руки показались ему такими маленькими, ничтожными, тѣлесными въ сравненіи съ тѣмъ ужасомъ передъ совершающимся таинствомъ, которое,[1414] по словамъ молитвы, происходило еще со временъ перваго человѣка, Исаака и Ревекки, которое касалось не людей: колежскаго ассесора Левина и дочери Тайнаго Совѣтника Щербацкаго, а тайны происхожденія и продолженія рода человѣческаго.

* № 111 (рук. № 73).

Нѣсколько позади стояли менѣе близкія:[1415] красавица Корсунская, Николева, барышни Чирковы, изъ которыхъ одна должна была тоже на дняхъ быть сосватана, старая фрейлина въ букляхъ и знаменитая Дарья [1 не разобр.]

Около этаго самаго почетнаго центра стояли мущины: князь Ливановъ въ своемъ мундирѣ, Сергѣй Ивановичъ Кознышевъ во фракѣ безъ звѣздъ, Махотинъ, съ лоснящейся плѣшью и звѣздами, и тотъ будущій женихъ Чирковой, красавецъ Графъ Синявинъ, и молодой Щербацкій, и Тихонинъ, и Мировскій, шафера ея и его, и Степанъ Аркадьичъ. Мущины свободно говорили, обращаясь къ дамамъ; но дамы всѣ большею частью, какъ и Долли, были такъ поглощены созерцаніемъ того, что они видѣли передъ собой и чувствовали, – кто воспоминанія, кто надежды или разочарованія, и были такъ взволнованы, что не отвѣчали или отвѣчали нехотя, какъ отвѣчалъ бы на неинтересные замѣчанія голодный человѣкъ за ѣдою.

Только рѣдкія, самыя забирающія за душу замѣчанія были обмѣниваемы шопотомъ между дамами.

* № 112 (рук. № 73).

Въ короткій промежутокъ между обрученіемъ и вѣнчаніемъ нѣкоторые изъ тѣхъ, которые знали, что тутъ есть промежутокъ и одна служба кончилась, а другая еще не начиналась, подошли къ жениху и невѣстѣ и сказали нѣсколько поздравительныхъ словъ. Долли хотѣла сказать что то, но не могла отъ размягченія, въ которомъ она была. Она только пожала руку сестры и поцѣловала и улыбнулась ей сквозь слезы.

– Смотри, Кити, первая стань на коверъ, – сказала Графиня Нордстонъ. – Поздравляю, душенька. И васъ также.

– Теперь будутъ спрашивать, не обѣщалась ли ты кому нибудь, – сказала, улыбаясь своей спокойной улыбкой, Львова сестрѣ. – Вспомни, не обѣщалась ли, – сказала она съ убѣжденіемъ, что этого не могло быть.

И этаго не было; но вдругъ воспоминаніе о Вронскомъ[1416] всплыло въ воспоминаніи Кити, и она покраснѣла и испуганно поглядѣла на Левина. Но Левинъ ничего не могъ замѣтить, и если бы замѣтилъ, то это не смутило бы его въ эту минуту. Онъ находился въ состояніи восторженнаго умиленія передъ совершающимся таинствомъ.