ПСС. Том 24. Произведения, 1880-1884

Это знаменитое место из Евангелия, изощрявшее мудрость толкователей более, чем какие-либо иные места его, известно под именем истории искушения. Название это, однако, не выражает точно природы сообщаемого события. В то время как во втором Евангелии говорится лишь очень смутно об одном искушении, продолжавшемся сорок дней, в первом Евангелии вполне определенно рассказывается о трех различных искушениях, имевших место после этих сорока дней, а Лука объединяет оба эти повествования, принимая и то и другое. Различие это не касается, однако, сущности рассказа. То же можно сказать и о других различиях, которые мы отметим попутно, не придавая им особого значения. Так, один Матфей говорит, что искушение было целью удаления Иисуса в пустыню, — воля духа была такова, чтобы он подвергся испытанию. Звери, о которых упоминает лишь один Матфей, вводятся просто для того, чтобы выразить более наглядно мысль об уединении; нет ни малейшего основания понимать под ними хищных зверей. От двух первых текстов остается впечатление, будто Иисус удалился в пустынное место, где он пробыл сорок дней, с целью предаться размышлениям о своем будущем служении (так обыкновенно и объясняют эту цель общераспространенные толкования). Текст Луки, напротив того, внушает мысль о пребывании в трудах, о томительном и возбужденном состоянии, которое осложнялось повторными приступами искусителя. Далее оказывается та, стоящая внимания, разница, что три отдельных явления не следуют в одном и том же порядке у двух евангелистов, которые о них повествуют. Все толкователи в этом отношении сходятся, отдавая предпочтение Матфею, и у них имеются к тому столь веские основания с точки зрения логики и психологии, что мы признаем возможным не излагать их здесь пространно. Мы заметим только, что они имеют этот вес лишь постольку, поскольку вообще признается действительность передаваемых событий. Наконец три рассказа оканчиваются различно. Матфей дает понять, что искуситель, трижды с позором отраженный, признает за лучшее удалиться. Из повествования Луки, напротив того, следует, что он вновь принимается за то же дело несколько позднее. Писатель этот, без сомнения, имел в виду или ту борьбу, которую приходилось выдерживать за всё время своего служения, или его страсти и его смерть. Матфей добавляет, что вместо побежденного диавола пред Иисусом тотчас же предстали слуги-ангелы, посланные, можно думать, или для того, чтобы позаботиться о его нуждах, или для того, чтобы воздать хвалу его победоносной святости. Марк тоже говорит об ангелах, но, по-видимому, хочет сказать, что они находились с Иисусом за всё время его пребывания в пустыне, составляя его общество и служа ему, чем, конечно, исключается мысль о посте и о голоде, о которых говорится у других евангелистов.

Все эти различия, повторяем, касаются лишь второстепенных подробностей. Мы остановимся теперь на самой сущности этого повествования, единственного в своем роде не только в Евангелиях, но и во всей Библии. Прежде всего дадим себе отчет в том смысле, какой мы должны связывать с словом искушение. В библейском языке (Ветхого и Нового Завета) слово это употребляется в трех различных значениях: во–1–х, говорится о человеке, что он искушает Бога, когда он хочет вызвать нетерпеливыми требованиями какое-либо проявление его могущества, напр., чуда; так как всякое требование такого рода проистекает от недостатка веры или преданности воле Божией, то писание признает его за грех; во–2–х, говорит о Боге, что он искушает людей, когда он подвергает веру их испытанию бедами и напастями разного рода. Так как здесь цель и средства одинаково спасительны, то уже апостолы сознавали непригодность слова искушения (Иакова I, 13), и употребление его в этом смысле всё более и более оставляют в современном языке, заменяя его словом испытание; наконец, в–3–х, человек искушает другого, когда пытается вовлечь его в грех. События, передаваемые здесь, конечно, не могут быть отнесены ни к этой третьей категории, ни к первой. Искуситель не обращается к могуществу Иисуса, чтобы побудить его к совершению чудес на пользу себе; здесь есть скорее нравственное столкновение святой воли Христа с извращенными стремлениями диавола.