ПСС. Том 35. Произведения, 1902-1904

Донесение это было послано 26 декабря. 28 же фельдъегерь, с которым оно было послано, загнав десяток лошадей и избив в кровь десяток ямщиков, доставил донесение военному министру. На другой день военный министр Чернышев повез его вместе с другими докладами в Зимний дворец государю Николаю Павловичу. Тщеславный, хитрый, как все ограниченные люди, и безнравственно самоуверенный выскочка Чернышев, подлостью сделавший карьеру и захвативший имения сосланного декабриста Чернышева, не мог не ненавидеть, в своем роде благородного, Воронцова, всегда радовался случаю уронить его во мнении государя. Распоряжение же о Хаджи-Мурате Воронцова, всегда слишком, по мнению самого государя, ласкающего азиатов и заискивающего у них, можно было представить именно таким,¹⁹⁷⁰ ненужным и вредным заискиванием и послаблением¹⁹⁷¹ горцам.

Было 12 часов, когда Чернышев вышел из великолепных саней, запряженных орловскими рысаками, у большого подъезда Зимнего дворца.

Миновав часовых, ординарца и флигель-адъютанта, Чернышев подошел к зеркалу и, охорашивая свои крашеные виски, как и усы, потом поправив крест на шее, золотые аксельбанты и привычными движениями старческих рук большие золотые эполеты, взял подмышку портфель и остановился у двери. Дверь отворилась, и вслед за вышедшим из двери министром внутренних дел Чернышев вошел к государю.

Николай Павлович жил тогда уже не наверху, а в нижнем этаже, в маленьких двух комнатах, в которых стояла его кровать с — как он думал — знаменитым, как наполеоновская шляпа, плащом.

Сам он в мундире своего полка, — он ехал на смотр, — сидел за покрытым зеленым сукном, заложенным бумагами, письменным столом и стеклянным и тупым взглядом встретил вошедшего. И всегда тусклые глаза Николая нынче смотрели тусклее обыкновенного, и под ними были синеватые подтеки. Грудь его, сливающаяся с брюхом, была перетянута и вместе с животом выпячивалась из под мундира, но лицо говорило об усталости. Он по обыкновению встал и нынче со светом и вытерся льдом и сделал свою обычную прогулку вокруг дворца, но чувствовал себя вялым и усталым, так как заснул только в два часа ночи.

Причиной этого было то, что в 12-м часу ночи, вернувшись из маскарада, где он в своей каске с птицей на голове прохаживался под руку с женской маской, он пошел не спать, а наверх на свиданье с двадцатилетней девушкой, дочерью гувернантки шведки, Копервейн, которая уже несколько раз в маскараде интриговала его и так пленила своей белизной, прекрасным сложением и нежным голосом, что он назначил ей свидание нынче же во дворце после маскарада. Она пришла и была еще милее без маски, чем показалась в маске. Получив всё, что ей нужно было, обещание дать место ее матери и пенсию себе, она во втором часу через ту же заднюю лестницу и маленькую дверь, по которой вошла, ушла от него.

Позавтракав с императрицей, — Николай Павлович гордился своей нравственной семейной жизнью, — он уже более часа сидел в своем кабинете и слушал доклады, сначала министра двора, которому он велел выдавать пенсию г-же Копервейн, и потом министра внутренних дел, на докладах которого он положил свои резолюции. Теперь очередь была за военным министром.

Длинное, с взлизами над зачесанными височками и полукруглыми бакенбардами и длинным носом, лицо его с ожиревшими щеками, подпертое высоким воротником, было более обыкновенного холодно и неподвижно.

Чернышев тотчас же понял по выражению его лица, что он не в духе, и решил воспользоваться этим расположением его против Воронцова. Но прежде чем докладывать новое, надо было получить оставленные у него дела для резолюции. В числе этих дел о следствии над обличенными в воровстве провиантскими чиновниками и перемещениях войск на польской границе было еще и дело о студенте медицинской академии, покушавшемся на жизнь профессора. Все эти и другие бумаги лежали у него на столе, и он передал их Чернышеву. На полях были резолюции с грубыми орфографическими ошибками: «Наредить строжайшее следствие... Разместить в Белостоке...» На последней резолюции о студенте было написано: «Заслуживает смертной казни. Но, слава Богу, смертной казни у нас нет. И не мне вводить ее. Провести 12 раз скрозь¹⁹⁷²1000 человек. Николай».

— Прочти, — сказал он Чернышеву, очевидно очень довольный своим этим сочинением.

Чернышев прочел и наклонил в знак почтительного удивления голову так, что хохол его затрясся, и потом,¹⁹⁷³ открыв свой портфель, начал докладывать: было дело о бежавшем арестанте и суде над офицером, в карауле которого он бежал, другое дело было о переименовании полка из 54-го в Нежинский,¹⁹⁷⁴ еще о назначениях и производствах, о благодарности за смотр и, наконец, о донесении Воронцова о Хаджи-Мурате.

Николай¹⁹⁷⁵ слушал всё, держа своими большими белыми руками, с одним золотым кольцом на безыменном пальце, листы доклада и глядя осоловелыми глазами в лицо Чернышева.

— Подожди немного, — вдруг сказал он и закрыл глаза. — Ты знаешь?