ПСС. Том 35. Произведения, 1902-1904

Курбан между тем всё пел и стрелял, медленно заряжая и целясь. Вдруг Хаджи-Мурат перестал слышать его. Оглянувшись, он увидал, что его нет. В то же время Гончаго вылез из ямы и исчез куда то. Хаджи-Мурат остался один с Муртазилом. Неприятель придвигался всё ближе и ближе. Еще пуля попала Хаджи-Мурату в голову, оцарапав ее, другая в левой бок. Он лег в канаву и, опять вырвав из бешмета кусок ваты, стал затыкать рану. Хаджи-Мурат чувствовал, что он умирает. Воспоминания с необыкновенной быстротой сменялись в его воображении, и отношение его к этим воспоминаниям было совсем другое, чем прежде. Он вспомнил о Шамиле, увидав его в своем воображении таким, каким он видел его последний раз: с рыжей подстриженной бородой, прищуренными глазами, в чалме и зеленом архалуке, и удивился тому, что не чувствовал к нему ни злобы, ни какого либо интереса. Вспомнил он о Хаджи-Аге, который сейчас только ругал его и обещал отрубить ему голову, и это нисколько не интересовало его. Вспомнил он о Воронцове, о всем том, что обещал ему старик, и ему удивительно было, [как] мог он интересоваться этим. Вспомнил о сыне и еще больше удивился, не почувствовав при этом воспоминании никакого страха за его судьбу. Вспомнил о своем детстве и старухе-матери, как она сидела под коровой, и вокруг нее был запах кизячного дыма и кислого молока, и это более всего другого показалось ему приятным и важным. Он думал всё это, а между тем всё могучее тело его, продолжая делать начатое, собирало последние усилия и, помимо воли его, поднялось над ямой и выстрелило из пистолета в ближайшего и вслед за тем совсем вылезло из ямы и с кинжалом наголо бросилось навстречу врагам. Весь черный и в крови, он был так страшен, что ближайшие подались назад, а приближавшиеся остановились. Раздалось несколько выстрелов, и он упал. Но тотчас его окровавленная бритая голова без папахи опять поднялась над землей, и, опираясь на руки, он поднялся весь. Он постоял так недолго и, как подкошенный репей, упал на лицо и уже не двигался. Хаджи-Мурат не двигался, но еще чувствовал. Он почувствовал, как первым подбежавший к нему запыхавшийся Ахмет-Хан, желая отсечь ему голову, ударил его по черепу своим большим кинжалом. Его удивило, зачем стучат по его голове. И это было последнее его ощущение. Больше он уж ничего не вспоминал и не чувствовал. Увидав, что он не попал по шее, а сделал ненужную рану, Ахмет-Хан, наступив ногой на спину Хаджи-Мурата, размахнулся из всех сил своим большим кинжалом и отсек залитую кровью голову, настолько, что со второго удара она отделилась от туловища. Кровь хлынула из артерий, и челюсть головы дернулась и замерла навеки, придя в то состояние, в котором Каменев по приказанию начальства возил, показывая по крепостям и аулам.

Вот эту то смерть и напомнил мне раздавленный репей среди паханного поля.

* № 115 (рук. № 52, гл. I).

Впереди шла женщина с жестяным кувшином за спиной и кумганом в руке, из которого капала только что набранная из ключа студеная, светлая вода. Не желая быть узнанным, Хаджи-Мурат, отвернув голову от женщины, тронул мягким чувяком лошадь, и она быстрым прòездом, за которым Сафедин должен был поспевать рысцой, обогнала женщину и подвезла его.

* № 116 (рук. № 52).

опустил свое могучее красивое тело на подушку, которую подсунул ему разговорившийся старик. Красивое лицо его было совершенно неподвижно, только добрые бараньи глаза его переходили с лица Хаджи-Мурата на лицо разговорившегося старика.

* № 117 (рук. № 52, гл. IV).

У костра сидело четыре горца: волосатый, черно загорелый, широколицый, приземистый аварец, черноглазый веселый чеченец, тот самый Садо, который ходил лазутчиком, потом худой, длинный, длиннорукий, рябой тавлинец и рыжий с шрамом через нос кривой лезгин.

* № 118 (рук. № 52).

— Якши, — хорошо, — сказал он и, достав из кармана черкески кошелек, дал два рубля хозяйскому брату, потом велел растреножить лошадей и Темир Садыку, с могучими плечами приземистому аварцу, стать верхом на дороге к аулу, с тем, чтобы в случае погони дать знать ему.

* № 119 (рук. № 52, гл. XI).

— Отчего так? — спросил Лорис-Меликов.

— А оттого, что когда я догнал этого человека (они бежали от нас — подо мною был добрый конь хана), он выстрелил в меня и промахнулся, тогда я ударил его шашкой, и он пустил поводья и упал на шею лошади. Я схватил его лошадь за повод, и мы остановились. Он свалился с седла на земь. Я тоже слез и подошел к нему. Он сказал: «я шейх».

* № 120 (рук. № 52, гл. XV).