ПСС. Том 46. Дневник, 1847-1854

525 111²⁸. Алешку — Алексея Степановича Орехова (ум. в октябре 1882); это был один из тех мальчиков, которых опекунша Толстых П. И. Юшкова определила в качестве слуг к каждому из братьев Толстых. Алексей Орехов был повидимому сначала определен к H. Н. Толстому, но служил нередко и Льву Николаевичу, которого сопровождал и в Севастополь. После смерти H. Н. Толстого и освобождения крестьян он жил в Ясной поляне, сперва в качестве слуги Толстого, а затем в должности управляющего Ясной поляной. О нем см. Илья Толстой, «Мои воспоминания», М. 1933, стр. 36—39.

19 апреля. Стр. 111—112.

526 111³¹. Митиньке — гр. Дмитрию Николаевичу Толстому (23 апр. 1827 — 21 янв. 1856) — брату Л. Н. Толстого. Окончив Казанский университет по математическому отделению философского факультета в 1847 г., одновременно с братом Сергеем Николаевичем, поселился в своем имении Щербачевке, Суджанского у. Курской губ. С февраля 1848 г. служил в Курском дворянском депутатском собрании, с августа 1851 г. — в Москве, в Дворцовой конторе. Смерть его от чахотки Толстой изобразил позднее в «Анне Карениной», описывая смерть Николая Левина. Некоторые черты его Толстой внес в характеристику кн. Дмитрия Нехлюдова в «Юности». Подробную характеристику его он дал в своих «Воспоминаниях детства» (гл. IX):

«Почти не помню его маленьким. Знаю только по рассказам, что он в детстве был очень капризен... Он был ближе мне по возрасту, и мы больше играли с ним, но я не так любил его, как любил Сережу и как любил и уважал Николеньку... Особенности его проявились и памятны мне уже в Казани, куда мы приехали в 40 году, и мне было 13 лет. До этого в Москве я помню, что он не влюблялся, как я и Сережа, не любил особенно ни танцев, ни военных зрелищ... Он всегда был серьезен, вдумчив, чист и решителен, вспыльчив, и то, что делал, доводил до пределов своих сил. Учился он хорошо, ровно; писал стихи очень легко, помню, прекрасно перевел Шиллера «Der Jüngling am Bach» [«Юноша у ручья»], но не предавался этому занятию... Мало общался с нами, всегда был спокоен, серьезен и задумчив. Так он рос незаметно, мало общаясь с людьми, всегда, кроме как в минуты гнева, тихий, серьезный, с задумчивыми, строгими, большими, карими глазами. Он был велик ростом, худ довольно, силен не очень, с длинными большими руками и сутуловатой спиной. Особенности его начались со времени вступления в университет. Он был годом моложе Сергея, но поступил в университет с ним вместе на математический факультет только потому, что старший брат был математиком. Не знаю, как и что навело его так рано на религиозную жизнь, но с первого же года университетской жизни это началось. Религиозные стремления естественно направили его на церковную жизнь, и он предался ей, как он всё делал, до конца. Он стал есть постное, ходить на все церковные службы и еще строже стал к себе в жизни. В Митеньке, должно-быть, была та драгоценная черта характера, которую я предполагал в матери и которую знал в Николеньке, и которой я был совершенно лишен, — черта совершенного равнодушия к мнению о себе людей... Он не танцовал и не хотел этому учиться, студентом не ездил в свет, носил один студенческий сюртук с узким галстуком, и смолоду уже у него появился тик: он подергивал головой, как бы освобождаясь от узости галстука.

Особенность его первая проявилась во время первого говенья. Он говел не в модной университетской церкви, а в казематской церкви... Мы, главное Сережа, водили знакомства с аристократическими товарищами и молодыми людьми, Митенька, напротив, из всех товарищей выбрал жалкого, бедного, оборванного студента Полубояринова (которого наш приятель-шутник называл Полубезобедовым) и мы, жалкие ребята, находили это забавным и смеялись над Митенькой. Он только с Полубояриновым дружил и с ним готовился к экзаменам».

Письмо Толстого от 19 апреля, являвшееся ответом на письмо Д. Н. Толстого от 29 марта, неизвестно.

527 112^3-4. эпизоды Эсташевского сада — (точнее — Осташевского) при доме Казимира Ивановича Осташевского, по проезду Тверского бульвара, № 589 (ныне № 15); сад выходил на Большую Бронную. Толстой рассказывал П. И. Бирюкову, что однажды, когда ему было лет 9—10, он с братьями и очень хорошенькой девочкой Юзенькой Копервейн, дочерью француженки-гувернантки, гуляя в Москве по Большой Бронной и прельстившись красотой какого-то сада, зашел в его калитку. Их увидал владелец сада Асташев [=Осташевский] и, благодаря красоте их спутницы, отнесся к ним в высшей степени любезно, катал на лодке и показывал все достопримечательности сада. Когда же они, ободренные своим, как они думали, успехом, зашли в сад в другой paз без Юзеньки и просили доложить о себе, то получили от владельца сада через слугу ответ, что вход в сад посторонней публике воспрещен (Бирюков, т. I, стр. 47).