ПСС. Том 54. Дневник, записные книжки и отдельные записи, 1900-1903 гг.

«Не помню когда, при каких условиях, вследствие чего, но помню, что это было в один из приездов пaпá к нам в Пирогово, он привез мне, взятые для этой цели у мамá, свои дневники 90-х годов и просил меня найти и выписать из них его завещание.¹⁶¹³ Я исполнил его просьбу и больше у нас не было об этом разговора. Завещание — не подписав его, а только ограничившись выпиской, — он оставил у меня, а дневники увез домой. Мамá не знала для какой цели были взяты дневники, но давала их отцу с большим трудом, так что когда я попросила пaпá оставить их мне, чтобы списать — он сказал, что не может, так как из этого выйдет неприятность с матерью. Эти дневники наиболее личные. И одно время и я, и папá боялись, что мaмá их уничтожит, как слишком обличавшие ее. Папá-то смотрел на это так, что если они и уничтожатся, то это не важно — они сделали свое дело, что ни одна высказанная мысль не пропадет в мире, а самый факт уничтожения дневников и то, как он к этому отнесется, для души его даст благие результаты. Я на это смотрела разумеется иначе, и очень боялась за эти дневники и страдала, что не было их копии. Надо сказать, что когда мы с сестрой жили с отцом, он сказал, что дневники свои даст нам и они у нас и хранились. Но потом мамá как-то раз прочла его дневник, оставленный им на столе, и увидя всё, чтó он пишет в нем о своей личной жизни, страшно обиделась, была очень тяжелая для папá история, она отобрала у нас эти дневники, и папá обещал ей никогда больше ничего личного в дневниках не писать. С тех пор его дневники стали только записью мыслей. В 1900 г.¹⁶¹⁴ вопрос о завещании опять поднялся по следующему поводу. Мы с мужем приехали в Ясную Поляну 20-го июня с тем, чтобы пожить с пaпá недели две, и благодаря этому дать мaмá возможность поехать к моему брату Сергею ко дню его рождения, 28 июня. Папá был вполне здоров, но расстроен духом и грустен. 27-го ночью, когда мать еще была дома, он, как потом оказалось, очень дурно себя чувствовал, болела грудь и бок и была невыносимая тоска. Не желая задерживать мaмá, которая должна была уехать 28-го утром, он не будил ее ночью, ничего не предпринимал и таким образом С[офья] Андр[еевна] уехала утром, ничего не зная. Утром нас удивило, что пaпá не встал в обычное время, в 10 еще он не выходил. Прошел час, в 11 он прислал за мной слугу. Я вошла в спальню, отец не [!] лежал, вид у него был слабый, цвет лица темный, и он видимо страдал. Я села к нему на кровать и начала ставить горячие припарки на грудь. Потом, когда ему стало легче, я принесла ему в постель кофе, села рядом с ним и мы начали разговаривать. Я спросила его, отчего же он ночью не разбудил мaмá и ничего не сделал, чтобы облегчить свои страдания. Он мне, неожиданно для меня, вдруг сказал, что мaмá ему так тяжела, что он старался только ее не беспокоить и не задерживать. И тут разразился, — то, что с ним очень редко бывало — потоком жалоб, говорил, как ему тяжело с мaмá, что нет для него в свете человека чуждее и дальше ее и как ужасно то, что она-то именно и стоит к нему ближе всех близких людей. При этом он показал на стоящие рядом их кровати. Говоря, он задыхался от волнения, и я, лаская его руку, случайно взяла его пульс, который был совершенно ненормален. Стараясь его успокоить, я всё же не выдержала и спросила его: если таково его отношение к мамá основное, то как же он мог поручить ей самое интимное дело, касающееся его писаний.

— Какое?

— Да разборку бумаг, что ты написал в своем завещании.

— Да не может быть? Ты наверное знаешь? Где?

Я рассказала ему о том месте его дневника, где было записано посмертное желание, и всё, что в нем было выражено. Он даже забыл, что написал это.

Тогда он ужаснулся этому и просил меня сделать выписку этого места из дневника и дать ему затем, чтобы он мог переделать ее и подписать. Выписка эта давно уже мною была сделана и хранилась у меня. В этот момент ее со мной не было, не было и дневников, запертых на ключ где-то у С[офьи] Андр[еевны]. Но я обещала пaпá в самом скором времени ему ее дать для подписания.

Однако сделать этого не удалось. Как известно он с этого времени тяжело заболел сердечными припадками и я не решилась в наступившие тяжелые для него дни вновь волновать его этими воспоминаниями и разговорами. Так прошло около месяца, в течение которого пaпá был всё время болен. Когда ему стало легче и была уже решена наша поездка в Крым, мы с мужем уехали в Пирогово, но пробыли там недолго, так как в середине августа¹⁶¹⁵ за мной опять прислали нарочного из Ясной поляны, так как у пaпá возобновились сердечные припадки, хотя и в более слабой степени, и он желал моего присутствия и нуждался в моем уходе. Даже мaмá сама написала мне — чтó было крайне редко — записочку с вызовом, находя, что я «очень хорошо влияю на пaпá во время его болезни».