ПСС. Том 54. Дневник, записные книжки и отдельные записи, 1900-1903 гг.

М. Л. Оболенская была убеждена, что Софья Андреевна уничтожила завещание. Она ошиблась. Завещание, выписанное ею из Дневника от 25 марта 1895 г., подписанное Толстым 23 июля 1901 и находившееся у нее до 7 октября 1902 года, сохранилось. Под переписанным ее рукой текстом стоит собственноручная подпись Лев Толстой. На том же листе имеются две приписки Марьи Львовны и одна Софьи Андреевны. Первая приписка позволяет установить, что выписка была сделана 18 мая 1900 г. Во второй приписке М. Л. Оболенская свидетельствует: «Папа подписал это завещание 23 июля 1901 года в Ясной поляне, после своей опасной сердечной болезни. Он просил меня написать здесь, что Страхова он разумел Николая Николаевича, теперь умершего. Мария Оболенская. 23 июля 1901 год. Ясн. поляна». С. А. Толстая приписала следующее: «7 октября 1902 г. Это не завещание и муж мой никогда не просил дочь Машу его переписывать, она это сделала по своему усмотрению тайно от всей семьи; и сегодня Лев Николаевич мне это передал для уничтожения по моему желанию. Софья Толстая». Документ этот хранится в Кабинете имени Л. Н. Толстого Публичной библиотеки СССР имени Ленина.

Муж Марьи Львовны, Н. Л. Оболенский, рассказал историю того же завещания в письме к В. Г. Черткову от 8 октября 1902 г., в котором он сообщает ряд сведений, дополняющих рассказ Марьи Львовны. Существенно, что это письмо написано на следующий день после события 7 октября. Он писал: «Как Вам известно, в одной из тетрадей дневников Льва Николаевича есть его завещание. Оно очень важно для тех, кому дорого всё, что связано со Львом Николаевичем. Так как дневники в руках Софьи Андреевны и Румянцевского музея, т. е. русского правительства, то вероятно и даже наверное завещание это не увидит света. По счастию, года два тому назад Лев Николаевич по просьбе Маши достал из Музея эти дневники. Маша нашла и переписала завещание. А так как, когда имеешь дело с недобросовестным человеком, то никогда не знаешь, чего ожидать, то, чтобы завещание это имело прочность, мы решили дать его подписать Льву Николаевичу. Цель этого разумеется была не та, чтобы заставить кого-либо силою отречься от своих наследственных прав, но во-первых может быть самое существование этого завещания с его подписью заставило бы призадуматься тех из его наследников, кто захотел бы пользоваться его сочинениями, и во-вторых, и главное, чтобы после смерти Льва Николаевича можно было бы прекратить нарекания на его память и упреки в том, что вот он говорит одно, а сделал другое. Т. е. можно бы было показать, чтó он желал сделать и чтó сделали его наследники, несмотря на то, что — «продажи его сочинений были для него последние десять лет самым тяжелым во всей его жизни». Я говорю «наследники», но в сущности говорю про одну Софью Андреевну, у которой нет ни стыда, ни совести; остальных не имею права никого включать сюда, ибо не знаю их мнений, кроме Сережи, Тани, Саши и Маши. Показать же людям, чего он желал, я считаю очень важным, потому что нам и всем близким, разумеется, всё равно, будут или не будут продаваться сочинения Льва Николаевича, но для людей чуждых важно, чтобы ни одна из мелочей, которые могут быть наговорены на Льва Николаевича, чтобы ни одна из них не могла никого оттолкнуть от правильного понимания его и не могла служить поводом к осуждению его.