Давно не писал тебе, милый Лева, и, несмотря на то, что ты часто пишешь, спасибо тебе, соскучился о тебе. Ты пишешь, что тебе одиноко перед праздниками, я очень понимаю это, но тут же пишешь, что у тебя есть друзья, тебя любят, — это очень радостно. Вчера был Поша у Суллера1
— ты знаешь, что он отказался от воен[ной] службы и его держат на испытании в психиатрическом отделении военного госпиталя. Так, вчера его заперли — прежде он был на свободе и общался с своими всё такими же, как он, здоровыми товарищами — и ему стало грустно, но не надолго; все эти его товарищи солдаты, с кот[орыми] он сдружился, учил их, все пришли к его двери, все выражали ему такую любовь, что он не только утешился, но почувствовал себя счастливым взаперти. Он очень просто, добро несет свое положение, но страшно за него. — У нас в доме всё хорошо. С мальчиками, в особенности с Андр[юшей], я сблизился. Он даже стал ходить ко мне в комнату, как ты ходил — поговорить. В нем большая слабость, но очень много добродушия, так что я очень рад, что его полюбил. Вчера он уехал, жалко его.2 Но пути, кот[орым] идут люди всё к одной и той же цели, все различны. С мама у меня самые радостные, близкие, откровенные отношения. Это нас обоих очень радует. Хочется мне писать много, но не позволяю себе ничего другого, кроме того, что я начал в форме катехизиса, теперь просто, без вопр[осов] и отв[етов]. Девочки хороши; Саша стала огромная и еще представляет загадку и для нас и для себя самой, но натура хорошая. Нынче все в концерте — чехов квартета,3 а я один дома и за долгое время выбрал время написать письма. Много бы хотелось бы написать тебе, да не знаю, что ты знаешь, чего не знаешь. Знаешь ли ты про Шкарвана, про духоборов? Про Суллерж[ицкого]? Знаешь ли про статьи Соловьева?4 Это всё в одном направлении. Напряжение всё растет и растет. Иногда мне это кажется, а иногда кажется, что этого ничего нет. Одно я знаю, и это несомненно, что та истина, кот[орой] я живу всё больше и больше, будет завоевывать мир и завоюет его весь, а что я с этой истиной умру спокойно. Прощай, целую тебя.По письмам твоим не знаю, ходишь ли ты и много ли и как весишь.
Л. Т.
Впервые опубликовано (отрывок) в книге В. А. Жданова «Любовь в жизни Толстого», 2, М. 1928, стр. 174. Дата определяется, с одной стороны, почтовым штемпелем: «Москва, 21 XII 1895 г., а с другой — словами письма: «Нынче все в концерте — чехов квартета». Чешский квартет играл в Москве 18 декабря.
1
У Леопольда Антоновича Сулержицкого. В семье Толстых его сокращенно называли «Суллер».2
Андрей Львович Толстой в 1895 г. поступил вольноопределяющимся на военную службу.3
В декабре 1895 г. в Москве гастролировал с большим успехом чешский струнный квартет, состоявший из Ганса Вигана (1855—1920), Карла Гофмана (1872—1936), Иосифа Сука (1874—1935) и Оскара Недбала (1874—1930).4
Речь идет, вероятно, о статьях В. С. Соловьева «Нравственность и право» («Вестник Европы» 1895, XI) и «Значение государства» (там же, XII). Обе статьи представляли собою отдельные главы из его большого сочинения «Оправдание добра» и резко противоречили взглядам Толстого.* 246. И. М. Трегубову.
Дорогой Ив[ан] Мих[айлович].
Все ваши письма получил и всё с помощью Черткова исполню!1
Трубецкому2 пишите. Ему будет сказано о вас. Гарнаку3 мне неудобно писать. Но вы пишите, если хотите. О предмете вашего обращения к Гарнаку после.О моем гонении4
надо справиться у Фед[ора] Ал[ексеевича] Страхова. Он знает про священника, читавшего проповедь про антихр[иста]. Всю статью вашу о гонениях мы хотим передать Кенворти, когда он приедет.5 — Я делаю большие усилия для того, чтобы понять тот интерес, кот[орый] вы можете находить в вопросах критики, и все-таки не могу ясно представить себе вашего душевного состояния; но, зная вашу серьезность и искренность, понимаю, что вам это нужно, и единственное объяснение этого для меня явления, что яд безбожия, привитой вам вашим воспитанием, еще действует в вас, хотя и много слабее, так что можно надеяться на скорое совершенное освобождение. А как вы хорошо делаете, что так усердно поддерживаете переписку и через нее общение между всеми нами. Это очень важно и даже не по последствиям, а просто радостно и подкрепляет людей.Скажите Ев[гению] Ив[ановичу], что его предисловие к вегет[арианской] книге мне не очень понравилось; зато письмо его очень хорошо. Не отвечаю ему, по[тому] ч[то] написал нынче больше 10 писем, выбрав в месяц наконец свободный вечер, а во-2-х, п[отому] ч[то] скоро увижу его. Прощайте пока, очень любящий вас
Л Толстой.
В конце письма рукой Трегубова помечено: «20 декабря 1895 г.». Дата определяется, с одной стороны, почтовым штемпелем отправления: «Москва. 21. XII — 95 г.», с другой — упоминанием в тексте письма: «написал нынче больше 10 писем», что позволяет отнести это письмо к 18 декабря — дню, от которого сохранилось еще несколько писем.