Псы любви

– Ну хорошо, – буркнул шут. – Допустим, граф Дойченхеймский слишком много тратил на себя, недоплачивал налоги… Но это! – шут ткнул в окошко. – Разве это лучше для империи? Барон выжимает все до последнего гроша, но что от этого толку, если он уже разорил своих людей так, что и выжимать-то нечего?!

Князь зевнул и закрыл глаза, предоставив шуту яростно сверкать глазами.
Когда Князь Любви миновал крепостные ворота Мосгарда, стоял полдень. В свете дня город был ужасен. Покосившиеся домишки, обшарпанные дома, щербатая мостовая, на которой даже тяжелую карету Князя затрясло, как утлое корытце в шторм. Даже прибитые к каждому дому щиты с изречениями великого и мудрейшего Иоанна Стальной Руки покрыл налет грязи, а от позолоченных букв остались лишь пустые канавки…
На этот раз первым из кареты выскочил шут – как ошпаренная крыса из-под плиты. Закрутился, глядя на пустеющую площадь, на лейтенанта черных гвардейцев, пинками разгоняющего застывших, как солевые столбы, стражников…
Стиснул зубы и поплелся за Князем Любви и его дьявольскими суками Лаской и Нежностью.
Барон, его костлявая жена и три худых и сутулых дочери сидели за обеденным столом, окруженные гвардейцами в черном.
Тощий, как смерть, барон, с длинной и тонкой козлиной бородкой, гордо посмотрел на Князя, потом на грубо сколоченный стол перед собой. В глиняных мисках, больше подошедших бы простолюдину, был серый хлеб, молоко, несколько яиц… А в центре стола – тощая, будто подохшая от голода, а не от топора мясника, индейка. Все. Больше ничего, если не считать простых тарелок и вилок – даже не серебряных, простых железных.

– Разделите нашу простую трапезу, Князь, – не поднимая глаз от стола, сказал барон. – Стол небогат, но вы знаете, что мы отдаем все нашей империи. Зло на северной границе должно быть остановлено любой ценой. Мы любим империю, мы живем ради нашего императора, мы молимся за нашу армию, и потому во всем ограничиваем себя. Разделите же нашу простую трапезу, Князь.

– Ты предал идеалы любви, доброты, блага империи и могущества Иоанна Стальной Руки, – сказал Князь. – Зло поселилось в твоем сердце. Ты будешь предан смерти. Ты, твоя жена и все дети твои.

Барон побледнел. Его глаза остановились на тощей индейке, остекленели. Словно барон отказывался поверить услышанному. Потом медленно перевел взгляд на Князя.

– Я служил императору, не жалея сил… Любви, доброте и империи… едва слышно выдохнул он. – Я…

– Ты служил не императору и любви, ты служил своей глупости и скупости, – брезгливо поморщился Князь и пошел прочь.

За его спиной Ласка и Нежность вершили суд.
В коридоре он остановился. Подождал, пока стихнет шум в зале, пока сзади простучали шаги и тихий голос вкрадчиво осведомился:

– Какие будут указания, милорд?

– Назначьте временного управляющего, пошлите гонца и разберитесь с запасами еды, Шмальке. И отправляемся дальше.

– Но люди устали, милорд…

– Вы что-то сказали, Шмальке?

– Люди устали, милорд…

Из залы, облизываясь и утирая лапами носы, вышли собаки. Беззвучно сели за спиной Князя справа и слева, словно и не собаки, а его собственные тени от двух факелов.