Псы любви

Ощущение «больничности» всего происходящего скачком усилилось. Ребята испуганно замолчали и посмотрели на Марину. Она повернулась на голос и начала вставать, но тут увидела меня. Глаза расширились, в них мелькнул неподдельный ужас человека, уличенного в измене. Впрочем, я тоже чувствовал себя предателем… Улизнул тайком, не сказав ни слова… Стыдно…

Марина пришла в себя первая. Не тратя времени на пустые выяснения обстоятельств, она спросила:

— Ну, как?

Я промолчал, и моя умная жена поняла все без слов.

— Жди меня, — велела она и скрылась в кабинете. Ребята переглянулись и снова зашептались.

Два шока подряд — это слишком. Я с трудом нашел выход на улицу и стоял среди зимы в расстегнутой куртке и с непокрытой головой, не чувствуя холода. Как же так? Жил человек, верил в любовь, думал, что сам любит, и вдруг — шарах! — все перечеркнуто. Почему именно у меня, почему именно любовь? Почему не музыкальный слух или способности к языкам?.. впрочем, языки ведь тоже… Да что я с языками этими… Как же теперь с Маринкой, как я в глаза ей смотреть буду? Она ведь меня… Стоп! А вдруг и она… и у нее… Пятьдесят на пятьдесят… Бедная, она ведь не переживет!.. То есть, переживет конечно, но какой это будет удар… Чепуха, о чем я? Она ведь любит меня, уж это-то ясно без всякой науки. Сейчас все подтвердится, и мы пойдем домой, а уж там… Что там?..

Пошел снег. Постепенно возвращалось чувство реальности, подцепив по дороге глухую тоску. Почему я не лишен способности испытывать страдания? Почему у меня нет таланта быть веселым и жизнерадостным при любых обстоятельствах? Почему я — инвалид, навсегда лишенный способности любить?!

Лавина дурацких вопросов, грозившая сдернуть меня в пропасть истерики, была остановлена появлением Марины. По ее лицу ничего невозможно было прочесть. Не говоря ни слова, она подошла ко мне, и взяв под руку, двинулась прочь. Я так же молча шел рядом, пытаясь заглянуть в глаза жене и разглядеть там ответ на мучивший меня вопрос. Сейчас я волновался наверное сильнее, чем даже тогда, в кабинете, ожидая своего приговора.

Мы отошли уже метров на сто, когда я, собравшись с духом, спросил:

— Прошла? — и затаил дыхание.

Марина приподняла бровь — это всегда получалось у нее очень эффектно, — и, коротко взглянув на меня, ответила вопросом:

— А ты сомневался?

— Слава богу! Я так рад! — с души с громким грохотом свалился здоровенный камень. Я в самом деле был почти счастлив.

— Чему?

— Что?

— Чему ты, собственно, радуешься? — Марина остановилась и прямо посмотрела на меня.

— Рад, что у тебя… что ты… — я мямлил, не зная, что сказать, — что ты меня любишь.

— А ты?! — закричала в ответ жена. Из глаз потекли слезы.

— И я тебя лю… — я в ужасе запнулся, представив, что она сейчас обо мне думает. Все слова, признания, клятвы, все что было в последние пять лет, кажется ей сейчас ложью.

— Как ты мог… как я могла?.. — прошептала она, рыдая. — Я тебе верила, любила… Я любила тебя, ты слышишь?!! — сорвалась в крик.

Я молчал, проклиная себя за бездействие. Ее сейчас нужно обнять, прижать покрепче, приласкать, успокоить, а не стоять столбом, боясь притронуться. Но я не мог, я чувствовал, что потерял на это право.

— В общем, я решила, — сказала Марина неправдоподобно ровным голосом, — сегодня я ночую у мамы, а завтра подаю на развод.

— Развод? — переспросил я, не веря ушам.

— А чего ты ожидал? После того, что выяснилось, я не вижу другого выхода. Эта твоя ложь… так гадко.

Мир перевернулся. Я чувствовал себя оболганным; откуда ни возьмись, нахлынула злость.

— Бред! — закричал я, — ты же сама говорила, что бред! Ты же не поверила сразу! Там же… колдуны, лицензии, невежество… Дуриловка все это.

Я выдохся.

— Если бы «дуриловка» была — деньги брали бы, а так — бесплатно. — Жена смотрела на меня спокойно и немного укоризненно, как на ребенка, оспаривающего очевидное. — Ты же сам знаешь, что не прав. Давай-ка разойдемся без скандалов, и так тошно.

Она развернулось и пошла: простоволосая, в рыжей дубленке до колен, стройная, красивая. Способная любить.

— Я люблю тебя! — в отчаянии закричал я. Она не обернулась.

Снег был везде: и на невидимых снизу крышах, и на скользкой земле, и на узеньких голых подоконниках, в обманчиво-широких птичьих кормушках, на зазабореной детской площадке, на ресницах, в душе… Я стоял посреди зарождающейся пурги, беспомощно глядя в спину уходящей жене, и замерзал. От полного, безысходного отчаяния удержала почти случайная мысль. Не помня себя, я бросился назад.

Поздно. Когда я подбежал к общежитию, они уже выходили. Мальчик был сдержан и суров, так по мнению юношей должны наверное выглядеть смертельно обиженные, оскорбленные, но сильные духом люди. На спутницу он не смотрел. Девушка негромко всхлипывала, держась за рукав кавалера, и искательно заглядывала ему в глаза. Слез она не стыдилась.

Пятьдесят на пятьдесят.