Psychica

– Ого! На такой жаре микробы лихо размножаются. Пакет простоял на подоконнике.

– Гад! Что же ты раньше молчал?

– Так я думал, вылили это дерьмо.

– Не успели, – с досадой произнес Максим, пытаясь расслабиться.

Когда кишечник притих, Максим уже катался по вызовам. Димка непривычно молчал и грыз ногти, а Семыч проклинал пенсионную реформу и льготное кредитование, почему-то рассуждая об ипотеке, которая никому из них не светила. Максим уверовал Симыча, что у него и так с жильем порядок, разве что Димке есть смысл напрячься, но тот хмурился, и когда обглодал ноготь на большом пальце, спросил, есть ли особые условия для молодых трутней, на что получил невразумительный ответ про накопительный капитал и сомнительные перспективы.

Выпив минералки, Максим слушал «Авторадио» и наслаждался освежающим сквозняком. Неожиданно прозвучал мобильник. Не разбирая дисплейную надпись, Максим ответил, долго переспрашивая собеседника, пока не понял, с кем разговаривает.

Звонил знакомый доктор с прошедшего дежурства. Он сильно заикался, отрывисто дышал и напряженно спрашивал, все ли у него в порядке? Максим беззаботно отвечал, сдерживая отрыжку, не понимая, что ему понадобилось в три часа ночи?

Официально представившись Глебом Леонидовичем Коромысловым, психиатр предложил встретиться, так как есть повод исключительной важности, имеющий отношение к ним обоим. В тоже время он подчеркивал, что ничего катастрофического не произошло, и пообещал поделиться полезными новостями про своих пациентов.

Маликов помнил прошедшие события с доскональной точностью. Договорились пересечься в «Парке Горького». Рвение и нескрываемое беспокойство Глеба смущали, заставив переживать, не случилось ли чего плохого? После звонка совсем не спалось. Мерещились звездочки, и ныла спина. В комнату то и дело заглядывали посторонние, включали свет и будили соседей.

Ощутив прилив невыносимой тоски, Максим решил отправиться на разведку, чтобы найти Ларису. Гордость растворилась в неудовлетворенности. Он почистил зубы, выпил третью бутылку минералки и прошелся по тускло освещенному коридору, остановившись у женской раздевалки, боясь постучаться. Дождался шороха за стеной, и перед ним предстала косматая тетка со свисающим на груди стетоскопом – Люда Батракова, ветеран службы спасения.

– А Лариски нет. Не приезжала пока, – сердито произнесла она.

– Давно в пути? – растерялся Максим от ее проницательности.

– Часа три. Зайди, другие девчонки тоже пропадают.

– Нет уж, я свою фронтовую любовь дождусь.

– А нам она твердила, что ты ей совершенно не интересуешься. Слушай, Максим Сергеевич! Я, конечно, уважаю тебя как специалиста, но зачем девке мозги пудрить? Держишь ее при себе как уличную шавку, а она уж и давать тебе перестала. Определись! Бедняжка извелась вся. Плохо ей, понимаешь, плохо. Ты же мужчина, или кто? Взрослый, а ведешь себя, как малолетка. Извини, дорогой, не мое дело нотации читать, но это между нами. Ты мой должник, не забыл?

– Знаю, – удрученно сказал Маликов.

Люда выручала его много раз, когда он только перевелся сюда из стационара. Фактически она была его наставником, а он способным учеником. Проводя ее благодарным взглядом, он постоял минуту-другую, потянулся, присел на корточки и проделал несколько гимнастических упражнений.

Устав ждать, он вышел на крыльцо и закурил, нервно отметив, как накануне собирался бросить и даже продержался недели две, но спонтанная слабость одержала победу.

На улице стояла немая благодать. Небо подкрашивал разбитый фонарь, приманивая мошкару. На шею садились приставучие комары, заставляя отмахиваться и стряхивать пепел.

Из темноты показалась скорая. Под сердцем йокнуло, и пальцы машинально выбросили окурок. С автостоянки показалась Лариса, раздраженная и уставшая. Максим поднял руку и крикнул что-то нелепое. Лариса проигнорировала его и грузной походкой прошла мимо сдавать отчет. Маликов стыдливо поплелся сзади. Лариса не оборачивалась и только кокетливо виляла бедрами, маня за собой.

У диспетчерской Лариса остановилась:

– Март позади, а котам не спится?

– Я сегодня болею, – жалобно проскрипел Максим.

– Воспалением хитрости?

– Фомин отравил. Он пытается меня выжить и пакостит: то обувь спрячет, то подставит на планерке, а теперь тухлым кефиром напоил. Ведь я вовсе не злопамятный, и обиды обычно не держу, но и на старуху бывает проруха. Ничего криминального не сделаю, но он поплатится, ох, как поплатится.

– Зачем мне это знать? – спросила Лариса, всем видом показывая, как он ей надоел, но ее глаза выдавали беспросветную грусть.

– А кому открыться? Меня слушать никто не станет. Симыч спит, а Димка дурак, и не жаловаться же младшим по званию. Ты понимающая, только зря сердишься. Ты же добрая. Напои меня чаем?

– Обнаглел! Я только вернулась, – всколыхнулась Лариса. – Ладно, раз ты больной. Сам виноват. Когда ты поймешь, что продукты здесь к утру несъедобны?