Пташка

А они всё ехали. Лес окончательно остался позади, и теперь их поезд двигался по голой степи. Здесь зима ещё не вошла в полную силу и лишь слегка посеребрила разметавшиеся пасма ковыля и ощетинившиеся кустики овсяницы. Нередко вдоль дороги им встречались мрачные каменные изваяния, изображавшие не то мужчин, не то женщин, но непременно держащие в сложенных перед собой руках кубок или чашу. Всякий раз при взгляде на истуканов Гнеду пробирал озноб, но Бран, кажется, совершенно не смущался их насупленных взоров и даже иногда подъезжал поближе, чтобы оставить под ногами идолов кусок хлеба или несколько капель вина.

— Жуткие, — хмуро промолвила Гнеда, когда они в очередной раз повстречали безмолвного степного стража, по соседству с которым сиду вздумалось заночевать.

Бран усмехнулся.

— Хоть кто-то заставил тебя говорить. — Он смотрел на девушку всё ещё улыбаясь, но проницательные глаза пристально изучали её лицо. — Каменный сарын всё лучше живого.

— Пытаешься задобрить чужих богов?

— Это балбалы, пращуры. Они стерегут эту землю, и я не вижу ничего зазорного в том, чтобы немного их умаслить.

— Зачем мы свернули в степь? Разве ты не боишься сарынов?

— Неужели тебя стало волновать происходящее вокруг? Перестала оплакивать своего возлюбленного? — Его слова были едкими, но Гнеда не почувствовала за ними настоящего яда. Сид словно прощупывал её. — Во-первых, у меня нет ни скота, ни людей, которых можно было бы превратить в рабов, ни уж тем более богатства. Во-вторых, сарыны уже должны были откочевать на зимовку к морю. И в-третьих, по мне, так лучше они, чем братец Финтан или твой князёк. Сарыны с лаптёжниками пусть грызутся, а я пока пойду своим путём.

Гнеда лишь покачала головой. Бран шёл к цели упрямо и невзирая ни на какие препоны. Он был готов погибнуть, но только не смириться со своим положением.

— Бран, — подала девушка голос, зарываясь в одеяла, которыми обложил её спутник, — что ты будешь делать, когда добьёшься своего?

Сид покосился на неё словно на помешанную.

— Купаться в роскоши и власти, разумеется, — язвительно ответил он. — Почему ты спрашиваешь?

— Мне кажется, что, обретя Ардглас, ты потеряешь смысл собственного существования.

Бран фыркнул.

— Скоро мы прибудем в Корнамону, и ты поймёшь, почему я всю жизнь положил на то, чтобы выбраться оттуда. Знак моего рода — дубовый лист, но, думаешь, в Корнамоне растут дубы? Аэд и его братья ненавидели моего деда, — продолжал он с горечью, — ненавидели лишь потому, что он родился от другой жены, презрительно называя Мачешичем. Поделили лучшие куски между собой, загнав его в проклятые болота. Даже воздух гнилой там. Из восьми детей, родившихся у моей матери, выжил только я и две моих сестры.

Бран сплюнул и перевёл нахмуренный взгляд за спину Гнеде, где копошились его люди. Всякий раз, стоило сиду заговорить о своём несправедливом, как он считал, коне, его заносило, и Брану приходилось прикладывать усилия, чтобы одёрнуть себя. Он был предельно честен с Гнедой, но в его обиде и упрямых, граничащих с отчаянием попытках изменить злой рок было что-то детское, уязвимое, и сид знал за собой эту слабость. Поэтому нынче, вскочив на ноги, Бран обрушился на своих дружинников с незаслуженной строгостью.

На каждой стоянке он приказывал развести костёр рядом с Гнедой. В степи почти не было деревьев, и сид заранее запасся дровами, расходуя их лишь на обогрев своей пленницы. Гнеда была бы тронута его заботой, если бы не знала, что за ней стоял исключительно холодный дальновидный расчёт. Жертвенное животное тоже берегли и кормили до поры до времени.

Только когда пламя затеплилось возле ног девушки, а в руках у неё оказалась чаша с подогретым вином и травами, Бран позволил себе расслабиться, устроившись неподалёку.

Гнеда рассеянно смотрела ввысь.

Такого неба, как в степи, она не видела никогда. Дегтярное и тугое, оно казалось бархатной подложкой под хрупчайшие самоцветы, остро блестевшие на густом полотне. Особенно ярко, кроваво-ало переливалась звезда в подмышке Охотника. Кто ещё смотрел в эту ночь на небеса? Мог ли её взгляд встретиться со взором Фиргалла там, на крохотной гранатовой искорке?

Всё здесь было иначе, иначе пахло, иначе звучало. Ветер свистел заунывно и жалобно, и Гнеда несколько раз в тревоге оглядывалась, явственно слыша человеческий плач, но Бран спокойно и без удивления объяснил, что почти всем в поле с непривычки чудятся разные голоса.

Степной воздух доставлял особенные мучения, будоража и навевая неясную тоску. Сквозь морозную пелену настойчиво пробивались волнующие запахи, бывшие одновременно неуловимыми и призрачно знакомыми, связанными с чем-то очень важным, но Гнеда никак не могла нащупать то самое, главное, стоявшее за ними. Она проваливалась в дымку сна, и ей тут же мерещился Бьярки, но стоило девушке попытаться остановить миг, разглядеть его лицо, протянуть к нему руку, как он тут же развеивался, и ей оставались лишь снег и стужа. Гнеда просыпалась, а вокруг был только спящий стан и чёрная, настороженная степь.