Пташка

Гнеда, съежившаяся на лавке, заставила себя сесть и плотнее закуталась в плащ, словно тот мог защитить ее от княжеского гнева. Из-за резкого подъема перед глазами помутилось, и девушка сделала над собой усилие, чтобы не упасть.

– Встань, – бросил Стойгнев, с презрением глядя на Гнеду. – Встань, или ты не видишь, что перед тобой князь?

Девушка медленно начала искать опору, чтобы подчиниться ему, но князь принял ее заминку за строптивость. Он отказывался замечать, что у Гнеды не осталось воли на сопротивление.

– Поднять ее, живо!

Двое стражников тут же бросились исполнять его повеление, грубо подхватив Гнеду под локти и ставя ее на подгибающиеся ноги.

– Говори! – отрывисто велел Стойгнев.

Девушка растерянно возвела на него глаза. Ее удерживали лишь недружелюбные руки гридней, без которых Гнеда бы давно распласталась на земле, возле его ног. Может, князь этого и хотел? Чтобы она ползала перед ним, целуя носки его сапог? Но разве Стойгнев не видел, что Гнеда уже сломлена?

– Назови остальных заговорщиков! – сквозь зубы приказал князь, и Гнеда еще раз посмотрела на него.

Неужели эти руки, нынче добела сжатые в кулаки, когда-то нежно касались ее? А глаза смотрели иначе, чем сейчас, с равнодушной жестокостью? Он ли шептал искренние слова утешения?

– Я была одна, господин, – проговорила девушка как можно громче, наперед зная, что он не поверит.

Брови князя сердито изогнулись.

– Значит, ты решила упорствовать, – сказал Стойгнев, и Гнеда почувствовала в его голосе стальной отзвук принятого решения.

Девушка неуклюже попыталась сильнее запахнуть темно-серые складки, и тут взгляд князя упал на застежку в виде медвежьей головы. Его глаза расширились, а ноздри гневно раздулись. Наверное, не будь на ней плаща Бьярки, все могло еще сложиться по-другому, но вид одежды побратима на ее плечах был толчком в спину, и Стойгнев полетел вниз, в пучину обиды, ярости и горечи.

Он сделал шаг к Гнеде и одним коротким рывком сдернул с нее плащ. Девушка всхлипнула, задохнувшись от страха и унижения, и серебряная запона[147], вторя ей, тоскливо звякнула, ударяясь о лавку, прежде чем отлететь на заиндевелый пол. Холод и стыд, объявшие Гнеду, заставили ее свести на груди руки, но князь лишь зло усмехнулся.

– Заковать, – велел он ледяным голосом, и кмети за его спиной переглянулись. Возникла тишина, в продолжении которой никто не двигался. – Не расслышали? – спросил князь, оборачиваясь и обводя стражей грозным взором, вмиг выведшим их из мимолетного непонимания.

Гнеда не успела опомниться, как ее подхватили и потащили к той самой стене, из которой торчали заржавленные крюки. Видно было, что воям нечасто приходилось проделывать подобную работу. Они действовали неумело и смущенно, не поднимая глаз ни на пленницу, ни друг на друга. Особенно долго им пришлось провозиться с наручами, которые оказались слишком широки для худых запястий Гнеды, так что в конце концов они сдавили оковы настолько туго, что на руках девушки проступили кровавые полосы.

Цепь растянули по стене, и Гнеда повисла на ней, обездвиженная и почти нагая. Закончив, гридни отступили, но никто из них не смотрел на девушку. Лишь Стойгнев с мрачным удовлетворением взирал на свою пленницу, будто не замечая, как дрожит ее истощенное тело.

– У тебя вся ночь на воспоминания, – ядовито прошипел он, и Гнеда подняла на него лицо.

– Клянусь именем своего отца, Ингвара Бориветрича, что никогда не замышляла против тебя, Стойгнев, и что прибыла в Стародуб одна, – собрав все оставшиеся силы, проговорила девушка с неизвестно откуда взявшейся твердостью.

Кажется, этот ее последний, прямой взгляд посеял тень сомнения в сердце князя. Он прищурился.

– Что бы ни произошло – хоть пожар, хоть потоп, – никого к ней не впускать! И глаз не сводить! – рявкнул Ивар, покидая темницу размашистыми шагами.

Гнеда опустила голову. Она позволила стону боли вырваться из груди, только когда на дверь упал железный засов.

Пробуждение было резким и неприятным. Он дышал, словно кто-то пытался вырвать его легкие, загнанно и надрывно, и стоило юноше подняться, темнота заволокла очи, а в висках отозвался болезненный гул.

Пить.

Рука потянулась к столу и схватила первую попавшуюся чашу. Он сделал жадный глоток, но тут же с отвращением закашлялся, выплюнув кроваво-черную жидкость.

Воды, неужели тут нет простой воды?

Ивар поднялся с постели, борясь с желанием позвать слуг. Он не хотел никого видеть. Он не хотел, чтобы видели его.

Сердце стучало так сильно, будто жило своей, отдельной жизнью, будто бежало куда-то, пытаясь позвать его за собой.

Князь наконец добрался до кувшина с водой. Не утруждая себя возней с поиском чистого кубка, он принялся пить прямо из горла, чувствуя, как с каждой каплей становится легче. Палящий жар, жгущий нутро, понемногу рассеивался.

Отставив почти пустой сосуд, Ивар снова сел на кровать. За окном было темно, и он подумал, как ненавидит позднюю осень, когда невозможно разобрать, ночь на дворе или утро.