Птичий город за облаками

Антоний Диоген, «Заоблачный Кукушгород», лист Μ

…воды внутри чудища успокоились, и я ощутил голод. Пока я глядел вверх, лакомый кусочек, маленький блестящий анчоус, опустился на поверхность и заплясал на редкость завлекательно. Взмахнув хвостом, я подплыл к нему, открыл рот как можно шире и…

– Ой-ой! – завопил я. – Моя губа!

У рыбаков были глаза как фонари, руки как ласты и пенисы как деревья, и жили они на острове внутри кита, а посреди острова высилась гора костей.

– Снимите меня с крючка! – взмолился я. – Таким великанам, как вы, я буду на один зуб! Да к тому же я и не рыба вовсе!

Рыбаки переглянулись и один спросил другого:

– Это ты говоришь или рыба?

Они отнесли меня в пещеру высоко на горе, где четыреста лет жил косматый потерпевший кораблекрушение волшебник, научившийся рыбьему языку.

– Великий волшебник! – прохрипел я. С каждой минутой говорить было все труднее. – Пожалуйста, преврати меня в птицу, в храброго орла или мудрую сову, чтобы мне долететь до города в облаках, где никто не ведает боли и где вечно дует западный ветер.

Волшебник рассмеялся:

– Даже если ты отрастишь крылья, глупая рыба, ты не сможешь долететь до места, которого нет.

– Ошибаешься, оно есть, – ответил я. – Пусть ты в него не веришь, зато верю я. Иначе зачем все это было?

– Ладно, – сказал он. – Покажи рыбакам, где живут большие рыбины, и я дам тебе крылья.

Я согласно захлопал жабрами, а он пробормотал волшебные слова и подбросил меня в воздух, высоко над горой, к самому краю левиафановых десен, туда, где рассекали луну окровавленные колонны его бивней…

«Арго» 64-й год миссии 1–20-й дни в гермоотсеке № 1

Констанция

Она просыпается на полу в том же биопластовом костюме, который сшил папа. Машина мигает в своем прозрачном цилиндре.

Добрый день, Констанция.

Вокруг валяются вещи, которые папа занес в камеру обеззараживания: «шагомер», надувная койка, унитаз-рециркулятор, влажные салфетки, мешки с «Нутрионом», пищевой принтер, все еще в упаковочной пленке. Кислородный колпак рядом, его налобный фонарь разрядился.

Капля за каплей в сознание вливается страх. Две фигуры в костюмах биозащиты, в медно-зеркальных лицевых щитках отражается выгнутая версия двери в каюту № 17. Палатки в столовой. Осунувшееся папино лицо, красные круги под глазами. То, как он вздрагивал всякий раз, как по нему проходил луч фонарика.

Пустая мамина койка.

Она садится на маленький унитаз-рециркулятор, чувствуя себя неловко без занавески – как будто кто-то может ее увидеть. Нижняя половина комбинезона мокрая от пота.

– Сивилла, сколько я спала?

Констанция, ты проспала восемнадцать часов.

Восемнадцать часов? Она пересчитывает мешки с «Нутрионом». Тринадцать.

– Жизненные показатели?

У тебя идеальная температура. Пульс и частота дыхания – лучше не бывает.

Констанция обходит гермоотсек, идет к выходу.

– Сивилла, пожалуйста, выпусти меня.

Не могу.

– Что значит – не можешь?

Не могу открыть гермоотсек.

– Разумеется, можешь.

Мое главное правило – заботиться о благосостоянии экипажа, и я твердо знаю, что здесь ты в безопасности.

– Попроси папу, чтобы он за мной пришел.

Хорошо, Констанция.

– Скажи ему, что я хочу видеть его прямо сейчас.