Птичий город за облаками

Светодень, затемнение, светодень, затемнение: в Атласе она бродит по пустыням, скоростным магистралям, сельским дорогам, по Праге, Каиру, Мускату, Токио – ищет что-то, чего не может назвать. В Кении камера поймала человека с винтовкой через плечо, который стоит, держа в руках бритву. В Бангкоке Констанция находит магазинчик – просто прилавок под огороженным с трех сторон навесом. За столом, согнувшись, сидит девушка, а на стене за ней по меньшей мере тысяча часов – с кошачьими мордами, с пандами вместо цифр, деревянные часы с медными стрелками, у всех маятники неподвижны. Деревья постоянно ее притягивают – фикус в Индии, замшелые тисы в Англии, дуб в Альберте, однако ни одно изображение в Атласе – даже боснийская сосна в фессалийских горах – не обладает дотошной умопомрачительной сложностью одного салатного листка на папиной ферме или ее соснового саженца в горшочке, его фактурой и удивительностью, сочной живой зеленью его длинных, желтых на концах иголок, лиловатой синевой его шишек. Его ксилема поставляла воду и минеральные вещества от корней, его флоэма транспортировала сахара из иголок на хранение, но так медленно, что глаз не мог этого заметить.

Наконец Констанция в изнеможении, дрожа, садится на койку, и диоды в потолке меркнут. Миссис Чэнь сказала, что Сивилла – книга, вмещающая целый мир: тысячу рецептов макарон с сыром, записи температур Арктического моря за четыре тысячи лет, конфуцианскую литературу, симфонии Бетховена и геномы трилобитов. Это наследие всего человечества, цитадель, ковчег, лоно – все, что можно вообразить и что нам может когда-нибудь понадобиться. Миссис Флауэрс сказала, этого будет довольно.

Каждые несколько часов у нее на языке вертится вопрос: Сивилла, я осталась одна? Ты ведешь корабль-кладбище с единственной живой душой на борту? Однако она не решается спросить.

Папа просто ждет. Ждет, когда станет безопасно. И тогда откроет дверь.

Лейкпорт, Айдахо 1953–1970 гг.

Зено

Автобус высаживает его у бензоколонки «Тексако». Миссис Бойдстен стоит, облокотясь на свой «бьюик», и курит.

– Тощий какой. Получал мои письма?

– Вы мне писали?

– Первого числа каждого месяца как штык.

– А что в них было?

Она пожимает плечами:

– Новый светофор. Сурьмяную шахту закрыли.

У нее аккуратная прическа, глаза ясные, но когда они идут к кафе, Зено замечает, что одна нога у нее на полсекунды запаздывает.

– Пустяки, – говорит миссис Бойдстен. – С моим отцом тоже так было. Послушай: твоя собака умерла. Я отдала ее Чарли Госсу в «Нью-Мидоу». Он сказал, это была тихая смерть.

Афина дремлет у библиотечного камина. Зено так устал, что не может даже плакать.

– Она была старая.

– Да.

Они садятся, заказывают яичницу, и миссис Бойдстен закуривает новую сигарету. У официантки на шее висят на цепочке очки. Фартук у нее пугающе белый. Она спрашивает:

– Тебе промыли мозги? Говорят, некоторые ваши ребята перешли на сторону коммуняк.

Миссис Бойдстен стряхивает пепел в пепельницу.

– Просто принеси нам кофе, Хелен.

На озере вспыхивают клинки солнечного света. Моторки шныряют туда-сюда, вспарывая воду. На заправке голый по пояс загорелый мужчина смотрит, как заливают бензин в его «кадиллак». Невозможно поверить, что такое происходило все эти месяцы.

Миссис Бойдстен внимательно смотрит на Зено. Он понимает: люди ждут от него каких-то слов, но не правды. Они хотят услышать историю про отвагу и стойкость, о том, как добро победило зло, песнь возвращения о герое, который нес свет в темные края. Официантка убирает посуду с соседнего стола, на трех тарелках осталась еда.

Миссис Бойдстен спрашивает:

– Ты там кого-нибудь убил?

– Нет.

– Ни одного человека?

Приносят яичницу-глазунью. Зено протыкает вилкой желток, тот растекается, непристойно поблескивая.

– Вот и хорошо, – говорит миссис Бойдстен. – Так оно и лучше.

В доме все по-прежнему: фарфоровые дети, страдающий Иисус на каждой стене. Те же лиловые занавески, те же можжевеловые кусты, под которые Афина забивалась в самые холодные ночи. Миссис Бойдстен наливает виски.

– Криббедж, малыш?

– Я думал лечь.

– Конечно. Отдыхай.

В ящике комода дремлют в коробке солдатики «Плейвуд пластикс». Солдат номер 401 взбирается по склону с винтовкой. Солдат номер 410 стоит на коленях за противотанковым орудием. Зено ложится на ту же латунную кровать, на которой спал в детстве, но матрас слишком мягкий, и за окнами слишком светло. Наконец хлопает дверь – миссис Бойдстен вышла. Зено спускается по лестнице и отодвигает задвижки на всех дверях в доме. Ему надо, чтобы они были по меньшей мере не заперты, а лучше – открыты. Потом на цыпочках спускается в кухню, находит батон, рвет пополам, половину убирает под подушку, остальное рассовывает по карманам. На всякий случай.

Он спит на полу рядом с кроватью. Ему нет и двадцати.