Койка, кислородный колпак, мешки с питательным порошком. Страх разбегается по телу.
– Сивилла, сколько рационов можно распечатать из тринадцати мешков «Нутриона»?
Папа изучает технические чертежи в библиотеке. Табуретка скрежещет под давлением закрывающейся двери. «Один из нас плохо себя чувствует». Джесси Ко говорила, единственный способ выйти из каюты – сказать Сивилле, что тебе нездоровится. И если Сивилла что-нибудь у тебя найдет, она вызовет доктора Чха и инженера Голдберга, и они отведут тебя в изолятор.
Папа был нездоров. Когда он об этом сказал, Сивилла открыла дверь каюты № 17, чтобы его отвели туда, где изолируют заболевших членов экипажа. Но прежде он отправил Констанцию в Сивиллин гермоотсек. С припасами, которых ей хватит на шесть с половиной тысяч рационов.
Трясущимися руками она включает визер. «Шагомер» на полу оживает и начинает вращаться.
Никого за столами, никого на лестницах. Ни одной книги в воздухе. Ни единого человека в пределах видимости. Небо над отверстием в своде сияет ласковой голубизной. Констанция кричит: «Эй, есть кто?» Из-под стола выбегает собачка миссис Флауэрс – хвост крючком, глазки сверкают.
Учителя не ведут уроки. Подростки не спешат по лестницам в игровой отдел.
– Сивилла, где все?
Бессчетные книги ждут на своих местах. Безупречные прямоугольнички бумаги и карандаши лежат в коробках. Дни назад за одним из этих столов мама читала вслух: «Наиболее устойчивые вирусы могут месяцами сохраняться на поверхностях: столешницах, дверных ручках, сантехническом оборудовании».
Страх холодным грузом проваливается в живот. Констанция берет листок, пишет: «За сколько лет человек съедает 6526 рационов?»
Сверху спархивает ответ: 5,9598.
Шесть лет?
– Сивилла, пожалуйста, попроси папу встретиться со мной в библиотеке.
Она садится на мраморный пол, собачка забирается к ней на колени. Мех как настоящий. Розовые подушечки на лапках теплые на ощупь. Высоко в небе проплывает одинокое серебристое облачко, похожее на детский рисунок.
– Что он сказал?
– Который час?
– Все за третьей едой?
Цифровая собачка моргает цифровыми глазами. Цифровое облако медленно плывет через цифровые сумерки.
К тому времени, как она сходит с «шагомера», стены гермоотсека № 1 уже меркнут. Близится затемнение. Констанция прижимается лбом к стене и кричит: «Эй!»
Громче: «Эй!»
Стены на «Арго» звукоизолированные, но не совсем. В каюте № 17 Констанция слышала, как журчит в трубе вода, а иногда – как в каюте № 16 ссорятся мистер и миссис Марри.
Констанция бьет в стену ребром ладони, потом берет надувную койку, еще сложенную и запакованную, и швыряет ее в стену. Звон, лязг. Констанция ждет. Снова швыряет койку в стену. От каждого удара сердца по телу расходится волна страха. Она опять видит папу, склоненного над чертежами в библиотеке. Вспоминает слова, слышанные от миссис Чэнь много лет назад: «Этот гермоотсек имеет автономные механическую, терморегуляционную и фильтрационную системы, отдельные от…» Папа смотрел чертежи, чтобы в этом убедиться. Он отвел Констанцию сюда, чтобы ее уберечь. Но почему не остался с ней сам? Почему не взял с собой других?
Потому что он был болен. Потому что другие могли занести сюда смертельную заразу.
Стены темнеют до черных.
– Сивилла, какая у меня температура?
– Не повышенная?
– Открой, пожалуйста, дверь.
– Спроси папу, не передумал ли он. Я соберу кровать, сделаю все, что ты скажешь.
Она раскладывает койку, закрепляет алюминиевые застежки ножек, открывает клапан надува. В помещении очень тихо. Сивилла мерцает в глубине своих переплетений.