Птичий рынок

Наконец я побеждаю. Он замирает на одуванчике. Дальше сам. Я перехожу дорогу и сразу же возвращаюсь, потому что чуть не совершила одно из самых отвратительных предательств в своей жизни. Перемещение обратно на палец происходит молниеносно: тигры в цирке дольше прыгают с тумбы на тумбу. Честно говоря, мне даже немного приятно.

Следующий километр преодолеваем в молчании и тягостных раздумьях, хоть и сближенные недавним событием. Вряд ли имеет смысл нести его в ветклинику. Во-первых, я не знаю, где она в Пушкинских горах, во-вторых, подозреваю, что его там усыпят путем доотрывания головы.

На горизонте показывается вереница машин, припаркованных перед шлагбаумом в Петровское. Одна из них, возможно, и сбила моего нового друга.

Я уже не помню, зачем шла в Петровское. Мне не нужно в Петровское. Я перестаю понимать свои цели, мне неловко о них думать, когда у меня на пальце сидит Ник. Я уговариваю его принять какое-нибудь решение – например, выздороветь чудесным образом. Он выглядит всё более отстраненным и даже как будто более прозрачным. Ветер подначивает его слюдяные крылышки.

Я прохожу шлагбаум, справа небольшое озерко. Как ни крути, мне придется решить за него – возможно, потому я его и нашла. Я спрашиваю его: как насчет озера? Может, на берегу озера – и соленые брызги в лицо на прощание? Он вяло шевелится на пальце. Мы оба устали.

Я схожу с дороги и непринужденно присаживаюсь на утоптанный пятачок на берегу. Никто не должен знать, зачем я здесь. Первые опавшие листья тихо шевелятся на земле и застревают в траве. Я спускаю стрекоза на траву, и он не сопротивляется.

Теперь нужно уйти, по возможности так же непринужденно. Я успокаиваю себя, что животные всегда уходят без свидетелей, надо его отпустить, вся эта казуистика.

Долго, очень долго сижу в кафе. Бессмысленно сижу в кафе, в полной тишине. Беззвучно поет по радио поп-певица, посетители сделаны из войлока, еда из ваты. Никто не должен шуметь при умирающем.

За соседним столиком две женщины бесконечно наливают в чашки неподвижное красное вино. У них полотняные сумки с какого-то форума независимых художников. Они пьют здесь каждый день, с вызовом к нашим нравам.

На дороге стоит пожилой мужчина с женой. Я ехала с ними в купе – он все время говорил. Слова замирают вокруг него и падают на дорогу.

Старушка обнимает маленькую собачку. Она каждый год приезжает сюда с маленькой собачкой и ходит с ней через поля. Собачка осторожно шевелит глазами на неподвижном тельце.

Тише, говорит мама сыну. Смотри, как здесь тихо. Он смотрит. Наверное, пора. Я возвращаюсь на утоптанный пятачок. Никакого Ника нет. Ни с головой, ни без головы. Все опавшие листья на месте, и озерко, и ветер с солеными брызгами. Я обнюхиваю берег посантиметрово, и даже доступную часть воды. Не стал ли он полностью прозрачным? И что мне теперь делать?

Что удивительно: на обратном пути мне больше не попадается ни одного сбитого существа. И вообще на маршруте Михайловское – Петровское мне больше никогда не попадаются сбитые существа. Признаться, я до сих пор нахожусь в недоумении, как мне надо это трактовать. Я выполнила до конца свой харонский долг и теперь могу быть свободна? Во мне разочаровались?

Не знаю. И в Пушкинские горы давно уже не езжу.

Александр Кабаков Мысль

Дарить животных не следует. На кошку аллергия, с собакой решительно некому гулять, все рыбки к вечеру плавают на спине, попугай…

Про попугая не хочется. За окном такое лето, как будто осень, во дворе орут вороны, про себя всё известно, и это не радует, а в комнате так тихо, что звенит в ушах.

Принято считать, что говорят только большие попугаи, которые называются ара и похожи на ожиревшего орла. Как многие общераспространенные знания, это безусловный предрассудок.

Вот нам подарили маленького попугая, который называется волнистым и похож на воробья, раскрашенного желтой и зеленой акварелью. И никаких хлопот от него нет, никаких аллергий, одна забава.

Так нам кажется сначала.

Потому что он, как теперь выражаются, ни разу не ара, а стопудово волнистый, но говорит как мы с вами, только тихо очень, и почти без мата – как будто собирается из своих слов составить книгу и продавать ее без пластиковой запаянной обертки…

В общем, говорящий попугай. Он живет в большой клетке, укрепленной на вертикальном стальном пруте, ест очищенные семечки, которые в маленькой коробке мы ставим посередине клетки, и внимательно слушает звуки, которыми полон мир вокруг. Мы тоже слушаем эти звуки, которые раньше совершенно пропускали мимо ушей, а теперь слушаем очень внимательно в надежде проникнуть во внутренний мир нашего попугая – из этого внутреннего мира доносится много интересного.

Почему-то его зовут Семён.

Шуршание, которое он издает почти непрерывно, вы сможете распознать как монолог, состоящий из отдельных слов, если придвинетесь вплотную к прутьям клетки, а все остальные вокруг наглухо замолчат.

Он самодовольный и неуверенный в себе, это часто совмещается.

Семён кр-расивая птичка, кр-рас-сивая птичка, чер-рт меня возьми!