Птичий рынок

Стыдиться, в принципе, было нечего. У Ольги была хорошая семья, соседи веселые, добрые и почти непьющие, потому что все три уголовника, осевшие было в поселке после перестройки, или замерзли по дороге за догоном, или просто исчезли. Иногда доходило до того, что чей-нибудь день рождения отмечали всем полустанком. Ольга стеснялась того места, где жила, потому что по телевизору такие домики обычно мелькали в криминальных новостях, именно вот такие двухэтажные, с отверстиями для зимних холодильников в фасаде, с нестриженными кустами во дворе, а всё хорошее всегда происходило в больших городах, на площадях и в концертных залах: какие-то большие праздники, концерты с тысячами зрителей, съемки “Ералаша”. Ольга с ужасом иногда представляла, что может случайно встретить ералашевскую актрису или девочку – победительницу конкурса виолончелисток, которую увидела однажды по телеканалу “Культура”, и вот возможность предстоящего разговора, когда Ольге нечем будет хвалиться, кроме как красотами родной природы, оглушала ее.

Что-то похожее угнетало не только Ольгу, но и ее маму тоже, потому что, когда папа купил Ольге на лето не кроссовки, а такие пластиковые шлепанцы и объяснил, что какая разница, кто ее здесь видит, кроме пассажиров поездов и соседей, мама криком объяснила, что она видит свою дочь каждый день и не хочет, чтобы она походила на тех детей, что мелькают в местных новостях о деревне, все эти вот девочки в замызганных спереди сарафанах и таких вот тапках, все эти мальчики в одних только трусах и резиновых сапогах, зачем-то лезущие в кадр.

Да и папа, возможно, делал некие выводы из происходящего вокруг, потому что, обнаружив сначала, что ручного паука нечем покормить, а затем не обнаружив паука в закутке за трубой сливного бачка, заметил: “Дожили, уже тараканам жрать нечего, и пауки из дома уходят”. “Детский сад”, – сказала на это мама.

Из отдельных разговоров в поселке стало ясно, что пропали не только тараканы и пауки. Уховертки перестали баловать жителей первых этажей своими приходами в гости по ночам, у кого-то вымерла колония клопов в диване сорокалетней выдержки.

Недалеко от поселка находилась ракетная часть, откуда несколько раз прибегали к железной дороге замученные старослужащими солдатики, понятно, что там творился бардак, и папа невольно подумал на военных, на какую-нибудь утечку, о которой могли и не оповестить всех окружающих. На всякий случай он раздобыл у знакомого на работе счетчик Гейгера и стал на вечер звездой полустанка, обходя каждую квартиру с прибором. Если таблица из “Аргументов и фактов” не врала, то фон в поселке находился в норме, за исключением букв на магазине и угольной кучи возле котельной. Поскольку все и так знали, где магазин, а котельная давно уже перешла с угля на мазут, кучу и буквы постепенно перетащили в лес на другую сторону путей. (Через год Ольга, планируя стать мутантом, как в Людях-Икс, поела земляники возле радиоактивной кучи, но ничего не произошло.)

“Ну, тогда я не знаю, в чем дело”, – сказал папа.

“О! Я знаю, в чем дело”, – сказал он через несколько дней после счетчика и показал на кухонную стену.

По стене, по дорожкам мелка “Машенька”, мимо клеевых ловушек бежала непрерывная цепочка очень маленьких рыженьких муравьев и скрывалась под плинтусом, начало этой дорожки терялось в небольшой трещине под потолком. “Не, ну это гораздо приличнее выглядит, чем то, что было”, заметил папа с некоторым даже одобрением. “Да”, – согласилась мама, “А то знаешь, в кладовку страшновато было заходить и свет включать, ждать, что кто-нибудь побежит в разные стороны, или как они убегают за раковину ночью, если свет включить”.

Ольге муравьи тоже понравились. В них не было этой вот тараканьей наглости и бандитского риска, этого стремительного бега и отчаянных прыжков со стены (так что казалось иногда, что ко всем этим трюкам не хватает только музыки из “Миссия невыполнима”), муравьишки были подслеповатенькие, очень аккуратные, организованные, чем-то даже игрушечные, если сравнивать их с лесными муравьищами. Ольга прониклась жалостью к новым жильцам и то и дело подкидывала на их пути то крошку хлеба, то несколько крупинок сахара.