Птичка в клетке или Клетка с птичкой

Но Федин прекрасно понимал, как будет страдать Антонина, узнав о смерти и этого ребенка, и это понимание пугало его больше, чем профессиональный, ментовкий риск. Собой он готов был рисковать, а вот здоровьем и психикой Антонины нет.

— Не говорите ей о смерти ребенка… Скажите, родилась девочка, но очень слабенькая. Пусть Тоня немного окрепнет — я сам скажу… завтра.

— Хорошо, но в восемь моя смена заканчивается. Я не смогу дольше этого времени скрывать информацию. Вам лучше самому поговорить с другим врачом, убедить…

— Да, да, я приеду… Я прямо сейчас приеду.

Федин положил трубку и пошел в душ.

Горячие, струи воды били его в пустую грудь, где еще пять минут назад билось сердце. Теперь оно пряталось где-то внутри от боли и нехорошего предчувствия и не спешило возвращаться на прежнее место. Оно знало, как невыносимо видеть потухшие глаза убитой горем женщины, знало, каких трудов стоило не заплакать с ней вместе, знало, как трудно по крупице возвращать любимую женщину к нормальной жизни из убийственного безразличия, куда погружает ее смерть очередного ребенка — погружает все глубже и глубже.

«— Все! Это конец! Еще одной смерти Тоня не выдержит… Ну, почему Судьба к нам так не справедлива? Бог, ты слышишь меня? Как ты можешь так издеваться над женщиной? Ну, наказал бы меня — я бы понял! Знаю — грешен. Но ей то все это за что? Она так хотела иметь детей! Ни деньги, ни машину, а маленького беззащитного человечка, чтобы заботиться о нем, давать ему свою любовь… А ты? Где твое милосердие, Господь? Неужели нельзя было оставить ей хотя бы одного из трех? Тебе все мало! Забрал бы другого ребенка! Другую девочку… ну, хотя бы ту, которая родилась у погибшей женщины. Какая тебе разница?! Какая разница… обе девочки, только одна живая, а другая мертвая. Одна мать будет медленно умирать от горя, а вторая… вторая уже мертва и ей совершенно все равно, что станет с ее ребенком — она никогда и ничего не узнает о своей дочери. Девочку отдадут в детский дом… возможно, скоро ее кто-нибудь удочерит…»

От пришедшей на ум мысли Федин вздрогнул, будто кто-то нарочно перекрыл кран с горячей водой, оставив одну холодную.

«— А почему бы, мне не поправить тебя, Бог? Может, ты просто ошибся, замотался с нами грешниками и забрал не ту девочку… Просто перепутал».

Федин выскочил из-под душа и, вытираясь на ходу, заметался по комнате. Вновь надел несвежую рубашку, мятый костюм и выбежал из квартиры.

Запах французских духов опять всколыхнул тревожное чувство ожидания чего-то необычайно значительного, только теперь оно его не раздражало, а вселяло уверенность в свои силы и правоте задуманной авантюры.

22

Всю дорогу до госпиталя Кира слушала музыку и улыбалась.

Какая же она все-таки умница, что сначала заехала к Валентину попрощаться, она специально не звонила ему, чтобы сделать сюрприз — и сюрприз получился: он открыл дверь, она шагнула за порог и обняла его, поцеловала…

— Сумасшедшая, — сквозь смех произнес он, пытаясь одной рукой закрыть входную дверь — второй он обнимал «тайфун по имени Кира». — Я заехал домой всего на час за вещами…

— Час — это так много…

И он с ней, конечно же, согласился…

Бурное прощание было таким страстным и неистовым, что отняло у них все силы, словно прощались они на долгие-долгие годы, а не на какие-то три дня, словно они хотели запомнить эти мгновенья наслаждения, перемешанных с болью и страданием, и вспоминать их потом долгие годы в разлуке, страдая и тоскуя друг о друге. Не было в этом прощании ни нежных поцелуев, ни трепетных ласк, ни радостного упоения от близости, ни душевного восторга, а лишь неистовое отчаяние обреченных на разлуку и безрассудное желание обоих не отрываться друг от друга, как можно дольше.

Она даже не стонала, как обычно, от удовольствия, отдаваясь ему, а тихо «роняла слезы», сознавая, что дни без него будут самыми беспросветными и самыми длинными в ее нынешней жизни…

Какое-то время после «прощального» секса они лежали обнявшись, прижимаясь друг к другу, без сил и желания разговаривать, словно скованные тоской и печалью расставания.

— Не, не, не, — замотала головой Кира, стряхивая унылое оцепенение от такого отчаянного прощания, — так не пойдет — остается только зарыдать, а я не хочу так расставаться с тобой. Я хочу, чтобы эти три дня ты вспоминал обо мне с улыбкой, а не со слезами на глазах.

— Ты сумасшедшая, — прошептал он ей на ухо, улыбаясь, — я опоздаю…

— Успеешь… — выдохнула она, обнимая его за шею, наваливаясь на его и подставляя губы для поцелуя.

И он опять с ней согласился, страстно целуя ее в губы и удивляясь ее власти над своим телом: ее губы и руки сводили его с ума, заставляли его тело трепетать от ласк и поцелуев, возбуждали, поднимали до небес, наполняя страстным желанием обладать ей и восторгом от обладания…