Птичка в клетке или Клетка с птичкой

«— А что, она похожа на гейшу, внутренне: несет радость и удовольствия, — размышлял он, переворачиваясь на живот и подставляя под ее легкие, расслабляющие разминания спину и шею, — как там… лучик света — добросердечность, позитив и радоваться каждому дню, тонкости души — восторженность, воспитанность, умиротворение, с улыбкой на лице, секс — ласковая, чувственная, податливая игривая… мышцы любви — об этом я уже и не говорю…»

Он повернулся к ней и начал рассказывать о том, что вычитал о гейшах, как «мышцы любви» несут мужчине неповторимые удовольствия и увеличивают мужскую силу — типа эротический массаж… Она заинтересовалась, и он предложил провести «эксперимент» по «полному затруднению вхождения»…

— Больно, — скривилась она, сжимая «мышцы любви» со всей силы. — «Полное затруднение» отпадает.

— Ну-у, да, — согласился он, после нескольких попыток войти в нее, с трудом протискиваясь сквозь «мышцы любви», но испытывая при этом «неповторимые удовольствия». — А «не полное затруднение»… просто улет!

Потрепав его по волосам и назвав «экспериментатором-неудачником», она нежно погладила его по щеке, по шее, по груди, поцеловала в плечо, обняла за шею, потянула на себя, переворачиваясь на спину, ощущая тяжесть его тела на себе и с упоением принимая в себя «натруженный затрудненным вхождением»… «мужской объект эксперимента», самолично определяя «степень затруднения», ориентируясь на его сладострастные рычания…

— Ох мне бы гейшу, мне бы гейшу! Мне бы гейшу хоть одну! — запел Валентин, включая прохладную воду и быстренько избавляясь от «бесполезного возбуждения»…

34

Вертя в руках мобильный телефон, Анатолий Меркулов стоял перед сложным, почти гамлетовским, выбором: звонить или не звонить?

С одной стороны они разводятся и были в контрах, а с другой стороны, он решил (по совету матери), что им стоило бы поддерживать хотя бы видимость нормальных отношений: дети все-таки, и как не крути, а придется общаться.

Возможно, он поторопился с разводом, может стоило простить «загулявшую» жену — вон, как она приоделась, похудела, помолодела, да и подарков ей любовничек надарил на несколько миллиончиков: колечко с брюликами на пальце, кулон с не хилым бриллиантом на груди и шикарная машинка. Может, права мать, с разводом я поторопился…

…Анатолий Меркулов очень быстро привыкал к хорошему. К тому, что после свадьбы жена и ее родители прописали его в свою квартиру, и он стал москвичом, а не жителем Подмосковья, да еще Белых Столбов. К тому, что тесть устроил его на работу в «почтовый ящик» и ему тут же дали отсрочку от армии. К тому, что он, как все в отделе, да и в научно-исследовательском институте, ездил по выходным с семьей на дачу (он никогда не уточнял, чья это дача и считал ее почти своей — а «почти», как известно, не считается) и на работе внимательно слушал наставления начальника, озабоченно вздыхая и тщательно записывая, как и чем лучше подкармливать огурцы или капусту, чтобы потом отдать бумажку с записями теще и терпеливо ждать результатов, каждую неделю докладывая о них начальнику. К тому, что его уважали соседи, потому, что уважали семью Чичериных — в первый же день после свадьбы он стал называть их «мама-папа», но они вежливо попросили его этого не делать (а он так хотел стать им настоящим сыном — отец дальнобойщик и мать медсестра его давно уже не устраивали). Он привык к тому, что поездки к матери в Белые Столбы стали редкими, от случая к случаю, и обременительными — у него была теперь другая семья, важная работа и много разнообразных забот — к тому же он теперь москвич, а москвичи свысока относятся ко всем прочим людям. Что ему теперь делать в Белых Столбах?!