Птички в клетках (сборник рассказов)

Подхватила куклу, в страхе прижала к себе и огляделась, куда бы ее положить, чтобы он не достал. Пошла было к двери, но передумала и метнулась к окну. Распахнула его, занавески запарусили; вид у нее был такой отчаянный, словно она собралась прыгнуть вниз вместе с куклой. Но тут же крутанулась к нему — вдруг ему вздумается ее оттащить. Он же до того растерялся, что не мог сдвинуться с места. Когда она увидела, что он стоит как вкопанный, испуг сполз с ее лица. Она шмякнула куклу об пол, рухнула на стул рядом, сгорбилась, закрыла лицо руками и зарыдала, раскачиваясь из стороны в сторону. Слезы сочились у нее сквозь пальцы, стекали по рукам. Потом она отняла руки и, размякшая, растерзанная, кинулась к редактору, схватила его за лацкан.

— Уходите! Уходите! — выкрикивала она. — И простите. Пожалуйста, простите меня. — Она плакала и смеялась разом. — Вы правы — я нездорова. И простите, бога ради. Сама не понимаю, что на меня нашло. Я уже неделю не ела. Наверное, лишилась рассудка, иначе никогда не стала бы так себя вести. И почему? Сама не понимаю. Вы были добры ко мне. А ведь могли бы и не пожалеть. Вы правильно поступили. Нашли в себе смелость сказать мне правду. Стыдно, ой как стыдно. Что же мне делать? — Она мертвой хваткой вцепилась в его пиджак. Орошала слезами его руки. Умоляла.

— Я вела себя как последняя дура, — сказала она и подняла на него глаза.

— Давайте сядем, — сказал редактор и попытался отвести ее к дивану. — Вы вовсе не дура. И не сделали ничего плохого. Вам нечего стыдиться.

— Как мне теперь жить!

— Пойдемте сядем, — сказал редактор, кладя руку ей на плечо. — Я просто загордился, когда прочел вашу поэму. Послушайте, вы на редкость одаренная и привлекательная женщина.

Ну и ну, удивился редактор, здоровенная бабища, с виду такая крепкая, а на поверку совсем мягкая, податливая. Он и сквозь платье чувствовал, как пышет жаром ее кожа. Жаром пыхало ее дыхание. Жаром пыхало отчаяние. И горе. А жарче всего было ее платье. Наверное, именно из-за этого он почувствовал к ней такую близость — уже долгие годы никто не вызывал у него подобных чувств. В тех редких случаях, когда он бывал с женщиной, с голой женщиной, в постели, он не чувствовал такой близости. И совершенно неожиданно для себя он бережно приложился губами к ее макушке, к тем самым белокурым волосам, которые ему так не нравились. Все равно что поцеловал разогретый коврик, вдобавок припахивающий гарью.

Она выпустила его пиджак, глаза ее мигом высохли. И испуганно отпрянула.

— Благодарю вас, — сказала она торжественно, и он почувствовал, что она изучает его, запечатлевает в памяти, как в тот первый раз, когда пришла к нему в кабинет. Перед ним вновь предстал идол, не женщина.

— Вы никого, кроме себя, не любите, — поделилась она своим открытием. И к тому же улыбнулась. Он побаивался: уж не надеется ли она, что он не ограничится одним поцелуем, но теперь не мог смириться с ее словами. Это было бы явное поражение.

— Мы должны увидеться, — бесшабашно сказал он. — Мы непременно увидимся сегодня вечером на лекции.

Предощущение будущего омрачило ее лицо.

— Нет-нет, — сказала она. Она освободилась от него. И предупреждала, чтобы он не рассчитывал поживиться на ее страданиях.

— Тогда днем, — сказал он и попытался взять ее за руку, но она отдернулась. И, вогнав его в полное недоумение, забегала мимо. Собирала вещи. Запихивала свои немногочисленные наряды в чемодан. Ушла в ванную, и тут-то носильщик и принес его чемоданы.

— Подождите, — сказал редактор.

Она вышла из ванной — в лице ни кровинки — и засунула в чемодан последние пожитки.

— Я просил носильщика подождать, — сказал редактор.

Поцелуй, ее золотистые волосы, пышущая жаром макушка — все это перепуталось у редактора в голове.

— Мне не хочется, чтобы вы ушли вот так вот… — сказал он.

— Я слышала, что вы приказали носильщику. — Она поспешила захлопнуть чемодан. — До свидания. И благодарю вас. Вы спасаете меня — иначе бы не миновать беды.

Редактор, не в силах сдвинуться с места, смотрел, как она уходит. Не мог поверить, что она ушла. На него повеяло запахом ее духов, и он в изнеможении опустился на диван, но совесть не давала ему покоя. Почему она сказала, что он никого, кроме себя, не любит? Мог ли он поступить иначе? Будь здесь люди, он бы им все объяснил, он бы спросил их. Его томило одиночество, такое случалось с ним считанные разы. Он подошел к окну посмотреть на людей. Оглянулся на кровать, и тут его как обухом по голове ударило: "Сколько лет живу — и хоть бы одно приключение!" И с тем покинул комнату и спустился к администратору. А вдруг она еще в гостинице?

— Нет, — сказал администратор, — миссис Друд села в такси и уехала.

— Я спрашивал о мисс Мендосе.

— У нас такой не числится.

— Ничего не понимаю. — Редактор изобразил удивление. — Она договорилась встретиться со мной здесь.

— Не исключено, что она остановилась в "Хофгартене" — у нас общая дирекция.