Птица малая

Он начал спускать парус и сел за руль, чтобы подвести лодку к причалу.

– Первую яхту, на которой я учился ходить под парусом, подарил мне дед, купив ее на грязные деньги. Наверное, и эту тоже, если хорошенько подумать. И они же в данный момент оплачивают Эмилио Сандосу уединение и безопасность, в которых он нуждается. И поэтому мы находимся в Неаполе, Рейес. Потому что этот город принадлежит моей семье.

* * *

– А КТО ЭТО ТЕБЯ НАУЧИЛ шить такие перчатки? – спросил Эмилио у Джона. Они сидели в тени, на воздухе, в увитой виноградной лозой беседке за противоположными сторонами деревянного стола. Сервомоторчики то и дело жужжали: Эмилио упорно собирал со стола по камешку гальку, опускал в стаканчик, после чего высыпал его содержимое обратно на стол, чтобы повторить упражнение другой рукой, а Джон Кандотти тем временем штопал предшествовавшую пару.

Джон едва ли не с радостью обнаружил, что предыдущий вариант оказался дефектным, так как шов натирал шрам между пальцами Эмилио. Открывшееся окошко во взаимоотношениях позволило им заключить некое подобие мира между собой. Сандос почти не заговаривал с ним с того жуткого первого дня слушаний, разве что обвинял Джона в том, что позволил Джулиани застать его врасплох.

– Я полагал, что тебе следовало подготовить меня к этой дряни, – оскалился Эмилио, когда Джон на следующее утро вошел к нему. – Ты позволил мне прийти туда не подготовившись… ты – сукин сын, Джон, ты обязан был хотя бы намекнуть мне на то, о чем будет речь.

Джон растерялся:

– Я пытался! На самом деле я сделал это, черт побери! К тому же ты знал все, что там происходило…

Он уже решил было, что Сандос намеревается ударить его, как бы ни нелепо выглядело нападение на него рассерженного невысокого человека, толком не владевшего искалеченными руками. Однако Сандос просто повернулся и ушел прочь и целую неделю даже не смотрел в его сторону.

Наконец ярость выгорела, и сегодня Сандос казался только усталым и впавшим в уныние. Утро выдалось трудным. Они обсуждали смерть Алана Пейса. Эдвард Бер предположил, что сердце его можно было запустить. Такой возможности при вскрытии не было обнаружено. Эмилио казался безразличным. Ну что можно теперь сказать? И когда Джон предложил переделать перчатки и сшить днем новую пару, Сандос безразлично пожал плечами и согласился посидеть за одним столом, пока Кандотти будет работать.

– Я зарабатывал себе на жизнь тем, что шил перчатки и обувь, – сказал Джон.

Эмилио посмотрел на него:

– Когда я улетал, подобные вещи шили на фабриках.

– Да, шьют и сейчас, однако среди нас время от времени попадаются люди, стремящиеся вернуть прежнее достоинство ручному труду, – проговорил Джон, стыдясь признавать это. – Каждый среди нас имеет свою профессию, и все мы покупаем только сделанные вручную вещи, образуя собственный рынок. Мы не совсем луддиты или хиппи, но что-то вроде них. Сшей ботинок – спаси мир, примерно так?

Сандос поднял ладони, протезы ничем не выделялись в тени.

– Меня ваше движение не затронет. Если только не возникнет спрос на укладку камешков в стакан.

– Ну, ты уже прошел большой путь. И справляешься с ними много лучше, – произнес Джон, указывая на протезы наперстком. Всего несколько месяцев назад рука Сандоса обливалась кровью, когда он пытался взять камень размером с кулак.

– Я их ненавижу, – бесстрастно произнес Эмилио.

– В самом деле? Почему?

– Наконец-то я слышу простой вопрос, подразумевающий простой ответ. Я ненавижу их, потому что они причиняют мне боль. A я устал от боли. – Эмилио посмотрел в сторону – на пчел в ярком солнечном свете, жужжавших над лилейниками и розами за пределами отбрасываемой беседкой тени. – Руки причиняют мне боль, голова раскалывается, протезы ранят пальцы. Мне все время плохо. И мне это до смерти надоело, Джон.

Кандотти впервые услышал жалобу из уст этого человека.

– Вот что. Давайте я сниму их с ваших рук, хорошо?

Поднявшись, он наклонился к столу, показывая, что готов приступить к делу.

– Вы уже достаточно потрудились сегодня. Давайте руки.

Эмилио помедлил. Ему было тошно уже от того, что он не мог самостоятельно снять или надеть эту конструкцию и вынужден был полностью полагаться на брата Эдварда, как и в вопросах много более неприятных, однако после госпиталя редко позволял кому-то прикасаться к себе. И чтобы разрешить, требовалось преодолеть внутреннее сопротивление. Наконец он протянул к Джону свои ладони, одну за другой.

Больнее всегда становилось, когда протез снимали, когда кровь возвращалась в стиснутые и утомленные мышцы. Закрыв глаза, с напряжением на лице, Эмилио ожидал, когда боль утихнет, и потому был удивлен, когда Кандотти взял одну из его ладоней и начал массировать, чтобы привести ее в норму.

Он отодвинулся, ужасаясь тому, что кто-то может увидеть это и сказать какую-нибудь гадость. Та же самая мысль, должно быть, пришла в голову и Кандотти, поскольку он не стал возражать.

– Можно я задам вам один вопрос, Эмилио?

– Пожалуйста, Джон. Сегодня я уже ответил, должно быть, на тысячу вопросов.