Птица малая

Ему не потребовалось много времени для того, чтобы изгнать из своей головы юнгианское восприятие своей партнерши как идеального архетипа испанской женщины. К концу месяца он уже начал воспринимать свою собеседницу как реальную личность. Английский язык не был для нее родным, Сандос не сомневался в этом. Грамматически она говорила безупречно, зубные согласные были чуть глуховаты, а свистящие несколько затянуты. Невзирая на имя и внешность, акцент ее не был испанским. Или греческим. Или французским. Или итальянским… любым из тех, которые он мог бы определить. Нежелание уклоняться от темы он объяснил тем, что ей платят за конкретный проект: чем быстрее она будет работать, тем больше получит. Предположение это как будто бы подтвердилось однажды, когда она отчитала его за опоздание.

– Доктор Сандос, – сказала София. Она никогда не называла его отцом, патером или падре. – Ваше начальство платит мне огромные деньги за этот анализ. Некрасиво попусту тратить их средства и мое время.

Единственный раз она сказала что-то о себе в конце сеанса, смутив его настолько, что этот обмен репликами даже приснился ему однажды, уколов нелепостью воспоминания.

– Иногда я начинаю с песен, – сказал он, наклоняясь к ней над столом, не думая о том впечатлении, которое произведут эти слова. – Они предоставляют мне нечто вроде скелета грамматики. Песни желания в будущем времени, песни сожаления о прошлом в прошедшем времени, песни любви в настоящем.

Осознав свою фразу, он покраснел, чем сделал ситуацию еще хуже, однако она не обратила внимания на двусмысленность… словно бы не заметила даже саму возможность. И под впечатлением совпадения, чуть приоткрыв рот, посмотрела в окно кафе.

– Интересно, – заметила она таким тоном, будто все, что услышала от него доселе, ни малейшего интереса не представляло, и задумчиво продолжила: – Я делаю то же самое. А вы заметили, что колыбельные часто устроены в командном тоне?

И мгновение миновало, за что Эмилио Сандос возблагодарил Бога.

* * *

ЕСЛИ СЕАНСЫ ОБЩЕНИЯ с Мендес изматывали и отчасти повергали в депрессию, утешение он находил в изучавшей латынь необычной студентке. Энн Эдвардс, возраст под 60, густые седые волосы заплетены в аккуратную французскую косу, невысокая, быстрая и интеллектуально бесстрашная, очаровательный звонкий смех которой часто звучал в аудитории.

В конце второй недели курса Энн дождалась того момента, когда остальные студенты покинули аудиторию. Эмилио, собиравший свои бумаги со стола, вопросительно посмотрел на нее.

– А вас ночами выпускают из келий? – спросила она. – Или таким душкам, как вы, назначен комендантский час до старости лет?

Стряхнув в воздухе пепел с воображаемой сигары, он шевельнул бровями:

– Что это у вас на уме?

– Ну, я уже было собралась предложить вам порвать с обетами и предложить на уик-энд слетать в Мехико, чтобы предаться там любовным излишествам, но вовремя вспомнила, что у меня есть домашнее задание, – последнюю пару слов она произнесла нараспев, – поскольку один щукин сын, такой латинский профессоришка, стремится как можно скорее преподать нам аблятив, так что, с моей смиренной точки зрения, вы вполне можете прийти ко мне на обед в пятницу вечером.

Откинувшись на спинку кресла, он рассматривал ее, не скрывая восхищения.

– Мадам, – произнес Сандос, – разве можно ответить отказом на подобное приглашение? – И, наклонившись вперед, спросил: – Кстати, а ваш муж будет дома?

– Естественно, черт побери, но он человек чрезвычайно либеральный и толерантный, – заверила его Энн и, ухмыльнувшись, добавила: – А кроме того, он рано засыпает.

* * *

ДОМ ЭДВАРДСОВ представлял собой квадратное, вполне рациональное на взгляд сооружение, окруженное садом, в котором, к восхищению Эмилио, цветы чередовались с помидорами, вьющимися тыквами, латуком, перцами и грядками с морковью. Стащив с рук садовые перчатки, Джордж Эдвардс приветствовал его перед домом и пригласил войти внутрь. Хорошее лицо, отметил Эмилио, приветливое и веселое. Наверное, ровесник Энн, тоже седовласый, но слишком худой… хроник… либо ВИЧ… либо гипертиреоз… либо любитель бега, скорее бегун, подумал он про себя. Явно находится в прекрасной форме.

Нет, улыбнулся про себя Эмилио, этот не из тех, кто засыпает в начале вечера. Энн возилась на просторной и светлой кухне, заканчивая готовку. Эмилио сразу же уловил знакомый запах, но не сразу смог дать ему имя, но когда это произошло, со стоном повалился в кухонное кресло и простонал: «Díos mío, bacalaítos!»

Энн рассмеялась:

– И asopao. С tostones. A на десерт…[11]

– Забудем про домашнее задание, дорогая леди. Бежим немедленно, – возопил Эмилио.

– Tembleque! – Победным тоном объявила она с улыбкой, понимая, что угодила гостю. – С меню мне помогла знакомая пуэрториканка. На запад от нашего дома находится великолепная colmado. Там есть все, что угодно: йаутия, батат, тамариллос[12] – все, что захочешь.