Птица Ночь

Чур меня, чур! Зарекаюсь! Больше никаких пейзажей! Прочёл позавчерашнее – и ужаснулся! Какое убожество! Про реку, про листья – жалкие, жалкие слова. А ведь я видел всё это, и до сих пор в глазах – процессия тысяч листьев по медленной воде! Но не дано человеку выразить это, не суждено и мне.

Гёте учил: «Природа – это единственная книга, каждая страница которой полна глубокого содержания». Так зачем же списывать из этой книги, бездарно перевирая священные слова?!

Перед строем богов и муз, покровительствующих искусству, торжественно клянусь: навсегда отказаться от попыток описать природу; изгнать с моих страниц тягомотные перечисления явлений погоды и растительного мира, а также прочих атрибутов окружающей среды; строго ограничиваться лаконичным указанием на характер местности и климатические условия, да и то только в том случае, если этого настоятельно требуют происходящие события; описывать исключительно действия и мысли героев, сосредоточив главное внимание на разработке психологии и сюжета. Если же я нарушу эту торжественную клятву, то пусть боги и музы, покровительствующие искусству, навеки отлучат меня от него. Аминь!

ЯСАВ (явь)

Ясав соскочил с телеги и вместе со стражниками пошёл вперёд по дороге, туда, где её пересекало что-то чёрное. Когда они подошли ближе, им показалось, что это просто треснули камни, которыми был выложен путь. Они приблизились вплотную. Да, камни треснули. Но не только камни: трещина образовалась в земле. Неширокая, величиной в две ладони. Но она прошла не только через дорогу, а уходила в обе стороны от неё, рассекая красноватую каменистую почву степи до горизонта.

– Ничего страшного, сушь началась, – сказал один из стражников.

Ясав поднял небольшой камешек и бросил в трещину. Подождали минуту, но стука не услышали. Ясав бросил камень побольше – тот тоже пропал беззвучно.

– Просто дно песчаное, вот и не слышно, – уверенно объяснил тот же стражник.

– Да, конечно, – поспешно согласился Ясав.

Подложили доски, запросто переехали. Только буйволы, неразумные твари, опасливо прядали ушами и вертели тяжёлыми головами…

Часа через четыре показались пригороды Столицы.

Ах, февраль, стервец, что он с нами делает! Сейчас листал свою писанину и наткнулся на рассуждения о читателе.

Правильно в народе говорят: «Уничижение паче гордости». А у меня там всё – и уничижение, и гордость неслыханная. Все, мол, быдло, а я – непонятый гений, все, мол, свиньи, а я летаю над ними в неземных сферах! Ох, как стыдно, Георгий! Если никто ничего не понимает, если что взрослые, что молодые только развлекаловки хотят, то зачем ты тогда пишешь?!

Это, брат, уже болезнь! Графомания! И ведь знаешь, подлец, что врёшь, ан нет – приятно себя потоптать и тем, конечно, вознести в святые страстотерпцы. Нет, у нас читатель ой-ёй-ёй, такого ни в каких америках не сыщешь, право слово! Зашёл во вторник в нашу районную библиотеку – девочек с праздником поздравить, и для интересу спросил, кого из нынешних читают. И выяснил – все наши лучшие не залёживаются, по рукам ходят! Иванов, Проскурин, Шамякин, Алексеев, Ананьев, Стаднюк – пойди, возьми их! В очередь записываются! Конечно, Семёнов там, Вайнеры, Стругацкие тоже популярны – этого не отнимешь. Но ведь человеку после трудового дня и роздых нужен. Не всё же ему серьёзные материи штудировать. Опять же занимательность в литературе – великая штука. Я тоже стараюсь сюжет развить… заинтриговать читателя – это не грех.

А ещё зачем-то на нашу молодёжь напал! Это уж совсем никуда не годится. Молодёжь – наша смена, строители светлого будущего, и это святая истина, хоть и превратили её в газетный штамп. Кто, скажем, целину освоил? Кто БАМ строит? И неправда, что только за длинным рублём едут! Это всё мещанские разговорчики. Заработать можно и больше где-нибудь на складе, или в ресторане, или в такси. Если мухлевать, конечно. Да на самой обычной стройке ребята такие деньги заколачивают – любо-дорого посмотреть! Но нашей молодёжи подавай трудности, романтику – сибирские морозы, тайгу, палатки, лишения!

И как это у тебя, Георгий, рука повернулась такое написать?! Это наверняка февральская мокрядь и хандра природы в душе слякоть развели. А пришёл солнечный март – и всё увиделось в правильном свете. Слава богу, что из всего этого только роман для печати предназначен, а остальное – так, мысли вслух. И всё равно – стыдно; какая-то графоманская злобность проскользнула в тех строчках.

Может, и правильно Раиса Павловна и Ростик считают меня графоманом? А?

А вот и буду графоманом! Возьму и напишу в стихах. Печатали же меня в заводской многотиражке. Например, так: