Птица скорби

Мы ходили грязными и немытыми, но, как говаривал Али, «чем грязнее, тем теплее». По ночам мы жались друг к другу, чтобы защититься от кусачего холода. Мы спали вповалку на картонках, тёрлись друг об друга, разгоняя кровь и пуская сердце вскачь. Так мы вырабатывали необходимое тепло, сладко постанывая, и то были бесстыдные ночи. И никто не подсматривал за нами, не вызывал полицию, чтобы пресечь детский секс в общественном месте. Иногда мальчишки накидывались друг на друга, соревнуясь в силе. Слабака нагибали и совершали с ним непотребство, и тот плакал, пока всё не заканчивалось. Потом находили другого слабака. Али это не касалось, хотя некоторые утверждали обратное про него с Мапензи. Но я знаю, что они просто дружили.

Оба они всё реже возвращались в туннель, становясь как те дети-гастролёры. Отрывались, так сказать, от дома. Правда, у детей-гастролёров имелся настоящий дом, не то что у нас, но они, что называется, «косили» под нас. Утром они одевались в обноски и вели жизнь беспризорников, попрошайничали и воровали, чтобы вечером вернуться домой к своим папам и мамам. Но дети-гастролёры не спали на улице, их не ели вши, а воровать и просить милостыню их заставляли бестолковые родители. У кого-то папа пил и был лентяем или мама бездумно нарожала кучу детей.

Иногда мы не видели Али с Мапензи по несколько дней, а потом они могли вернуться с партией клея на продажу или с пакетами наворованной одежды и обуви. Всё это доставалось мне бесплатно.

– Да они настоящие грабители, – сказал однажды Джуниор, глядя на кроссовки, подаренные мне братом.

– Заткнись, засранец! – вспылила я.

– Но это ж правда, – просипел Джуниор.

– С чего ты взял? Закрой свой поганый рот!

Я схватила Джуниора за грудки и начала трясти. Прохожие обходили нас, не смея вмешиваться. Я слегка придушила Джуниора, и он испуганно вскинул руки. Мне стало стыдно, я разомкнула пальцы и толкнула Джуниора так сильно, что он повалился на землю.

Девочки не должны драться, – вспомнила я наставления мамы. Джуниор поднялся на ноги, растерянный и испуганный. Его огромные глаза наполнились слезами, смотреть на это было невозможно.

Девочки не должны драться. Да, мама, это так, но только ты не была бродяжкой, и сердце моё очерствело. А как ещё выжить?

Я сокрушённо пожала плечами, признавая свою вину перед Джуниором. Ведь, по сути, он был прав – Али действительно становился грабителем, пошёл по кривой дорожке. Теперь я могла полагаться только на Эналу, но разве она справится с Сейвьо?

Вот, например, недавний случай. К нам в туннель ночью завалились чужие мальчишки, чтобы попользоваться нашими девчонками. Сейвьо разорался, заявил, что я только его: прижал меня к стенке и кончил прямо на мою одежду. С его маленьким дружком явно было что-то не так – «мальчик с пальчик», одним словом. Проследив за моим взглядом, Сейвьо ударил меня по лицу и прорычал: «Низакупайя укакамба»[88]. И я ни секунды не сомневалась, что он запросто меня прикончит, если что.

Уже через несколько месяцев беспризорной жизни мне перестали сниться сны. Укладываясь спать, я надеялась увидеть какой-нибудь хороший сон, но он не приходил. Мечтать я тоже разучилась, даже в те дни, когда у нас было достаточно еды. Иногда, когда мы с ребятами собирались за костром, я рассказывала им сказки Тате, особенно мою любимую – про голодную гиену, что умерла под деревом манго, усеянным плодами. Глупое животное просто не догадалось посмотреть наверх. Впрочем, один раз мне всё-таки приснился сон, но странный какой-то. Как будто я бегу по знакомой улице, где знаю все дома, а улица всё не кончается и не кончается. И вот справа я вижу дом, самый маленький из всех, и захожу туда. Обстановка внутри мне незнакомая, мебель вся разномастная. Я понимаю, что это и есть мой родной дом, и я бы его не узнала, если б не выпускная фотография Тате в яркой мантии. И тут во сне мне захотелось по-маленькому. Я иду в туалет, но не могу закрыть дверь, и на пороге собираются Куфе, мама с папой, Бо Шитали и соседи. Почему-то болит живот, а я всё ищу глазами Али и кричу: «Где мой брат?» Все смеются, а потом вдруг толпа исчезает, и я вижу Али.

Я проснулась от боли в животе, это что-то новенькое. Обливаясь потом, я больно кусаю губы и начинаю пересчитывать спящих на земле ребят. Один, два, три, четыре, пять, шесть… Металлический привкус крови во рту смешивается с вонючим запахом пота, заставляя мои ноздри нервно подрагивать.

– Энала, – шепчу я в темноте.

– Никани, иве?[89] – сонно бормочет подруга.

Сегодня понедельник, и мы сможем раздобыть немного еды только днём. В воскресенье мы, как правило, остаёмся голодными. Но я понимаю, что дело не в голоде.

– Энала!

– Ммм… – мычит Энала, приподнимаясь на локтях.

– Иди сюда, – яростно шепчу я.

Энала испуганно поднимается и зависает надо мной.

– Кажется, у меня месячные начались.

Мне стыдно, но обратиться больше не к кому. Энала озадаченно хмурится. За её спиной брезжит рассвет, лица её я почти не вижу.