Птица в клетке

В конце концов я начал искать в разоренном городе хоть что-нибудь, что угодно, способное убедить Эльзу в правдивости моих россказней. В каждом газетном заголовке мелькали слова, которые гвоздями вбивали мне в душу поражение, и статьи под ними точно так же уличали меня во лжи. В магазины даже не хотелось заходить: повсюду громоздились безделушки, свидетельствующие об оккупации Австрии. На полках сидели грустные Пьеро, под ними – бодрячки Микки-Маусы, зубочистки были украшены британскими флажками, с плакатов смотрел Иосиф Сталин, называемый «отцом народов». Даже предметы обихода несли на себе отпечаток страны: кружки, пепельницы, брелоки для ключей с удручающим постоянством воспроизводили сочетание красного, синего и белого – на французский, британский и американский манер. И только флаг Советского Союза отличался каким-то разнообразием: сочетанием преобладающего красного с желтым. Ничто не прославляло рухнувший рейх ни в большом, ни в малом. У кого находили такие улики, тому грозило наказание от десяти лет тюрьмы до высшей меры. Так что поиски мои были обречены с самого начала, и я плелся домой с пустыми руками. Принести с собой я мог разве что свою жизнь.

В прихожей я наткнулся на постояльцев: старший начищал ботинки, а младший читал газету, на которой эти ботинки стояли, причем поляки стремились оттеснить один другого. Я невольно напряг зрение – хотел посмотреть, что же такого интересного напечатано в газете, но буквы оказались непонятными, прямо как русские.

– Где тебя носит? – вскинулась Пиммихен. – Здесь такая драма!

Я даже рта не успел открыть, как она выложила мне всю историю:

– Дверь я оставила открытой, поскольку не успела дать нашим друзьям ключ – они ушли рано. В дом мог проникнуть любой воришка, а ты меня знаешь – я, если прикорну, не услышу даже казачий полк. Вспомнила я, что у нас запасной ключ был, а найти так и не смогла. – (В скобках замечу: я его забрал, не сомневаясь, что ей придет в голову именно такая идея.) – Пошла я наверх, там поискать, хотя, Бог свидетель, ступеньки эти терпеть не могу. Смотрю – дверь в папин кабинет нараспашку, а в гостевую спальню – закрыта. Подергала, ну, думаю, рука не слушается, ан нет: заперто. Стала я спускаться, за перила держусь, на каждой ступеньке отдыхаю и вдруг слышу такой грохот, что даже оступилась.

Едва не поперхнувшись, я спросил:

– И?..

– Что «и»?

– В чем дело?

– Говорю же тебе. Оступилась.

– Ты ничего себе не повредила?

– Видел бы ты меня! Вжух! Сверху вниз на мягком месте съехала.

– А в чем драма-то?

– Да я чуть шею не сломала!

Я выдохнул с досадой, но на самом деле – с облегчением.

– Завтра увидишь, какие у меня на заду синяки будут!

– Не хотелось бы это видеть.

– А почему дверь заперта? Там кто-то есть?

– Пимми, я приоткрываю окно для проветривания. Дверь затворяется неплотно. Приходится ее запирать, а иначе от сквозняка она все время будет хлопать.

– А-а-а, ну, может, там голубь гнездо свил. Или ласка поселилась, или хорек? Нет-нет, куница! Наверняка куница! Я слыхала, они могут даже проводку перегрызть – и прощай весь дом.

– Надо проверить. Дай мне дух перевести. Я вчера туда заходил, но никакой живности не заметил.

– Не трудись. Я больше туда не полезу – с меня хватит.

– И правильно.

– И это ты мне говоришь? Эта лестница – кратчайший путь на небо! Зря твои родители чердак переоборудовали. Нам и раньше новые комнаты не требовались – мы даже в старые не заходим!

Эльза меня ждала и, когда я сдвинул в сторону щит, с невинным видом округлила глаза. Я заключил: только-только забилась в свой чулан, а иначе зажмурилась бы от яркого света. Она тут же сообщила мне отчаянным шепотом:

– Сегодня кто-то ломился в дверь! Наверно, твоя бабушка!

– Да, не иначе.

– Боюсь, она меня услышала.

– Услышала. Хотя и глухая.

– Я встала, а стул опрокинулся. Мне послышалось, она упала с лестницы.

– Ты очень проницательна.

– А что я могла поделать? Это же ужас! Я слышала, как она тебя звала: «Дай мне руку, малыш Йоханнес, помоги встать твоей усталой, измученной Пимми. Дай мне руку…»

Я выудил из вещмешка банку маслин, немного вяленой рыбы и половину хлеба.

– Она знает, что я здесь?

– «Я, я», вечно «я». А о ней ты подумала?

Эльза вспыхнула и со слезами на глазах сказала:

– Прости. Я запуталась.

– У нас с тобой много общего. Мне дороже всех ты. Тебе дороже всех ты. Мы буквально созданы друг для друга. Это судьба, воля Божия, ты согласна?

Я видел, что Эльза устыдилась, и с удовольствием нажал:

– Ты спрашиваешь, как она себя чувствует. С ней все будет в порядке, Эльза, не волнуйся. У тебя и без того достаточно поводов для волнений – тебе ведь нужно заботиться о себе. Умоляю, ни на минуту не отвлекайся на других, думай о себе, только о себе самой.

Она покаянно заломила руки, но, не удержавшись, стрельнула глазами на мой рюкзак. Мне было понятно, о чем она думает, но у нее хватило ума сразу об этом не заговаривать.

– Эльза, пока у нас гостят бабушкины знакомые, тебе лучше находиться за перегородкой. Если ты будешь сидеть тихо, я, приходя домой, смогу тебя выпускать.