Птица в клетке

Я был поражен ее небывалым напором. Вероятно, она и сама поняла, что раскрыла неведомую мне часть своей натуры, а потому, продолжив, заговорила более мягко, чем когда-либо прежде:

– По сравнению с другими я легко отделалась, разве не так? Благодаря тебе я выжила и уцелела под защитой этих стен. А что я сделала для тебя в ответ? Ты вправе винить меня в смерти своих родителей. Вот так-то. Они погибли из-за того, что в их доме находилась я, из-за того, что я выжила, что продолжала существовать, что когда-то появилась на свет. Если начистоту, я не уверена, что смогла бы вот так, как твои отец с матерью, рисковать своей жизнью ради чужого человека. Пойми, за долгие годы, проведенные здесь, я много чего передумала. Я была бы не способна к такому самоотречению. Знаешь, каково мне было жить с этой маленькой мыслишкой? Как она терзала меня изо дня в день, подобно впившемуся в ухо и в глаз птичьему перу. Кукушка! У меня такое чувство, будто я вытолкнула теплых, пушистых птенцов из их собственного гнезда. Я холодная, жесткая и бесчувственная, потому как откровенно радуюсь, что сама осталась в живых.

– Эльза, ты все переворачиваешь с ног на голову…

– Ш-ш-ш! – Она прижала палец к губам и бросила на меня притворно гневный взгляд. – Думаешь, я слепая? Думаешь, я ничего не знаю? Не слышу? Не вижу? Ох, Йоханнес, неразумный, неразумный Йоханнес… Это тюремный срок, назначенный мне свыше. Не случайно судьба занесла меня сюда и заставила жить дальше.

– Ты когда-нибудь дашь мне возможность договорить? – взмолился я.

– Никогда!

Эльза взяла в ладони мое лицо, прижалась ко мне всем телом и заглянула в глаза. Почувствовав мое сопротивление, она запрокинула голову с сомкнутыми веками и приоткрыла губы.

Завороженный, я все же решил не давать себе воли, пока не скажу то, ради чего пришел. Но Эльза будто прочла мои мысли: она рванула у меня на груди рубашку и, привстав на цыпочки, начала истово покрывать поцелуями мою шею у самого подбородка, лишь бы заставить меня прикусить язык. Это был и рай, и ад – она предлагала мне вкус того, чего я жаждал немыслимо долго, а я не чувствовал себя вправе принять этот дар. Каждое мое ощущение натянулось струной: я отчетливо понимал, что в своих мечтах она целует другого. Странным образом какая-то частица моего сознания ей не доверяла; я чувствовал, что она с самого начала раскусила обман, то есть, по сути дела, сама обманывала меня. В поисках какого-нибудь предательского знака я беспощадно вглядывался в ее лицо, но на нем отражалась только чистая доброта. Эльза гладила меня по голове и твердила, что поступала со мной гнусно и только сейчас прозрела – поняла, каково мне приходилось. Я хотел поцеловать ее в шею, но она резко опустила подбородок, чтобы мне помешать. Теперь сопротивление исходило от нее. Нет, сказал я себе, не надо приписывать ей лишнего. Она просто хочет, чтобы ты покрыл поцелуями ее лицо; так я и поступил, но мои поцелуи оказались слишком горячими, и она отвернулась… или всего лишь подставила мне другую щеку?

Мы упали на колени и стали будто уходить под землю, умирая от любви друг к другу, но каждый миг умирания делался новым мгновением любви. Никогда прежде я не видел ее всю – да и ни одну другую женщину, если вдуматься, – но просто узнал то, что видел впервые. Она оказалась невообразимо мягкой. Наши руки и ноги переплелись, и мне до боли хотелось изо всех сил прижать ее к себе, чтобы она прошла сквозь кожу, кости и плоть моей груди, чтобы там остаться.

– Я тебя люблю, я тебя люблю, – открыто признавался я.

– Я тебя люблю, я тебя люблю.

Ее протяжное эхо было искренним, но я мог поклясться, что уловил одну короткую фальшивую нотку, которая, перед тем как раствориться в воздухе, впилась мне в сердце микроскопической дозой сомнения.

XIX