Птица в клетке

Эльза вычитала в кулинарной книге, как готовится мое любимое австрийское блюдо, которое, покуда империя не подмяла под себя все различия, баварцы считали баварским, а традиционалисты – чешским: зажаренную до хрустящей корочки свинину с гарниром из краснокочанной капусты. Кроме того, Эльза еще и запустила пробный шар: приготовила Serviettenknödel[65], гигантскую, как мяч, хлебную клецку, завернутую в кухонное полотенце и отваренную в воде. Над этим кушаньем мы смеялись до упаду, особенно когда Эльза сказала, что на вид оно скорее американское, и замахнулась, будто собираясь метнуть его, как бейсбольный мяч. Я понимал, что стряпня требует от нее двойного усилия: во-первых, нужно было приготовить еду, а во-вторых, удержаться от чревоугодия; особые трудности вызывала как раз жареная свинина. Но после снятия пробы диета тотчас же забывалась. Так что ели мы одно и то же, из общего котла. Я радовался такому романтическому повороту событий, но только до тех пор, пока мы дружно не начали прибавлять в весе.

XX

В конце нашей занесенной дорожки стоял почтовый ящик: на скошенной крышке чистой страницей белел снег, а с козырька свисали сосульки, подобные клыкам арктического чудовища. Отряхнув ботинки от снега, я вошел в дом и с удивлением обнаружил, что со стола не убрана грязная посуда, оставшаяся после завтрака, в ванной царит утренний беспорядок и даже наша кровать не застелена. Поставив на пол плетеную сумку с продуктами, я сказал себе, что за последнее время постыдно обленился.

При входе в библиотеку я вздрогнул: мне прямо в лицо уставилась Эльза, словно караулившая меня, свою добычу, под защитой верного пса – четвероногого складного мольберта. Прижав подбородок к груди, она адресовала мне садистскую улыбку, в которой с равным успехом можно было прочесть и неприязнь, и похоть. После моей стрижки волосы ее торчали в разные стороны, подчеркивая хищный взгляд. Эльза давным-давно не прикасалась к холсту – во всяком случае, достаточно давно, чтобы у меня создалось впечатление, будто для счастья ей хватает одного меня.

Я медленно-медленно подступал к ней и все меньше понимал, что меня ждет: пощечина или ласка. Не дав ей сделать этот выбор, я спросил, недовольно сложив руки на груди:

– Позволь узнать: чем ты занимаешься?

– Угадай, – ответила она, заполняя мазками какой-то контур: ее запястье двигалось мелкими, точно рассчитанными кругами.

Она с неприкрытым вызовом усмехалась. Изображения на холсте я не видел, но заподозрил, что это мой собственный глаз: сосредоточив на мне – точнее, на нем – все свое внимание, Эльза макнула кисть в ярко-голубую краску. Прочитав мои мысли, она раззадорилась – то ли от моей правоты, то ли от своего виртуозного обмана.

– Ты занимаешься живописью, – холодно отчеканил я.

– Браво!

– После всего, что было, ты осмелилась вернуться к этому занятию?

– Теперь я пишу не от страданий. Я пишу для удовольствия, – объяснила она, берясь за тюбик черной краски.

– Я запрещаю тебе прикасаться к этому цвету.

Издевательски наблюдая за моим недовольством, она скручивала тюбик, пока на палитре не образовалась черная клякса. Еще один проницательный взгляд на мой глаз – и она стала тыкать в эту лужицу концом деревянной ручки, а после с мстительной жестокостью изобразила, насколько я понял, зрачок. Не в силах больше терпеть, я стал поднимать разложенные на полу холсты и бросать их в сторону камина. Похоже, это немного сбило с нее спесь, особенно когда я принялся ломать ногой деревянные подрамники и скатывать холсты, как поникшие паруса.

– Ты не имеешь права! – взвилась Эльза, накрывая нос и подбородок молитвенно сложенными ладонями.

– Это мой дом, и я в своем праве!

– Но я тебе не пленница, понятно? Захочу – и уйду!

– Уйдешь навстречу смерти?

– Да хоть бы и навстречу смерти! Это будет моя смерть, моя, а не твоя!

– Тебя никто не держит.

Я вел себя так, будто она перестала для меня существовать: выгреб все, что было в карманах, – спички, напоминавший мне Землю голубоватый камешек, рецепты – и стал с преувеличенным вниманием изучать каждый предмет, надеясь, что она пойдет на попятный. Сверля меня недоверчивым взглядом, она не шелохнулась, но стоило мне вдохнуть полной грудью, как Эльза раскусила мою уловку и бросилась к дверям. Я ринулся следом, поймал ее за локоть и, не помня себя, вдавил в стену. У меня и в мыслях не было ее запугивать, но мною владело отчаяние.

– Это касается не тебя одной! Покончишь с собой – и тем самым убьешь меня! Твоя смерть – это моя смерть! Твоя жизнь – это моя жизнь! Мы связаны одной судьбой, мы прокляты, как ты не понимаешь? Мы – как сиамские близнецы! Один без другого погибнет!

Раз за разом Эльза пыталась вырваться, но сил не хватало, и она только твердила:

– Отстань! Выпусти меня из этой двадцатикамерной тюрьмы! – Ей просто хотелось меня убедить, что она нужна мне больше, чем я – ей.