И все же в основной поток, в газеты, в объявления я не попала. Обидно, конечно; но я взрослая женщина, как-нибудь переживу. Потом вышли рецензии в книжных обозрениях; там я тоже не упоминалась. Тут уж мне позвонила пресс-секретарь; она очень сожалела и так извинялась, что я утихомирилась. Потом вышел бюллетень их литературного общества. И что же? Я как будто снова оказалась в седьмом классе. Пресс-секретарь позвонила еще раз.
У нее был очень расстроенный голос; мне даже показалось, что она выпила, прежде чем браться за телефон. Я чуть не разревелась; не могла даже говорить. Но пару часов спустя я вспомнила: если мне чего-то не хватало до их приглашения, значит, будет не хватать и после. Чтобы всего хватало, надо разобраться с самой собой.
Примерно через час меня постигло еще одно откровение, да такое, что аж челюсть отвисла. Ведь это благотворительное мероприятие! А я совсем забыла и стала воспринимать его как выставку моих личных достижений.
Да, забавно. Я улыбнулась и вспомнила, как Рэм Дасс[86]
однажды выступал на радио и рассказывал про «ктотость» и «кемтость».Нас всех с детства учат, что надо стать кем-то. Это гонка, в которой не бывает победителей. Конечно, ты можешь стать даже больше кем-то, чем другие, но ведь кто-то всегда может стать больше кем-то, чем ты сам. Так недолго и сойти с ума.
И последнее: когда вышла та моя книжка — ну, та, успешная, из-за которой понадобилось платье, — я просто ошалела от внимания к себе. Мне нужны были все новые дозы. Я уже не могла жить в себе: как будто забрела в дешевую забегаловку с цветомузыкой и ужасной едой и пробыла там слишком долго. Мне нужны были мир и покой, но и выбраться оттуда не получалось. Я чувствовала себя как плохой ребенок в «Пиноккио» — из тех, что приплывают на остров удовольствий, а потом застревают там и отращивают ослиные уши. Моя душа была больна; я это осознавала и хотела получить мудрый совет. Но именно мудрый, а не заумный. Поэтому я пошла к пастору, что служит в детском саду у моего сына.
По виду этому пастору лет пятнадцать. Мы поговорили. Оказалось, он старше, чем выглядит. Я сказала, что потрепана жизнью, не могу найти себе места, издергалась, извелась, никак не обрету покоя. На что он ответил:
— Мир не даст нам покоя. Покоя в мире нет. Его можно найти только в своем сердце.
— Вот ужас-то, — сказала я.
— Да, ужас. Но ведь это значит, что мир и не отнимет у нас покой.
Часть V
Последний урок
Как много хочется сказать ученикам на прощание! Сколько всего нужно им напомнить!
Пишите про детство — говорю я в который раз. Про те времена, когда мир был так свеж и интересен, когда вы так много замечали, так остро и глубоко чувствовали. Взглянув на мир глазами ребенка, вы вновь обретете умение сопереживать. А тот, кто умеет понимать и сопереживать, пишет тоньше, умнее, достовернее.
Писать — значит жить осознанно. Если вы пишете просто, искренне и правдиво, ваши читатели смогут узнать в героях себя; тогда проходит чувство одиночества и отделенности от мира, которое так часто и больно нас мучит. Не увлекайтесь экивоками и чистой игрой ума. Не бойтесь эмоций; не стыдитесь воспоминаний. Не бойтесь того, что подумают люди. Бойтесь ничего не написать.
Если у вас в душе живет истина, всегда найдется человек, которому она интересна. Пусть главным для вас всегда будет правда чувства. Пишите о важном, наболевшем. Не бойтесь показаться сентиментальным. Бойтесь неискренности, ходульности. Не стремитесь всем понравиться и всех осчастливить. Говорите свою правду. Это ваш моральный долг как писателя. Это ваша личная революция; тот, кто говорит правду, — всегда бунтарь.
Итан Канин утверждает: нельзя писать из злости, в отместку.
А я говорю ученикам: писать в отместку можно и даже
Оклеветать — значит оболгать кого-то в устной или письменной форме. Причем намеренно: сообщить заведомо ложные сведения, которые могут повредить репутации человека. Словом, если вы когда-нибудь жили с мужчиной, имеющим весьма специфические привычки и манеры, по которым его легко узнают друзья, родственники или коллеги, — лучше измените детали.