Птицеед

Эта неуёмная волокита продлилась двое суток, к вящему раздражению всех присутствующих и даже нашего Капитана, который вообще редко являет свои истинные эмоции напоказ. Полагаю, нас бы и дальше мурыжили все вплоть до самого мелкого клерка из пятого секретариата по «Важным для мира делам заказа чернильниц, перьев и свечей», если бы наш командир не поговорил кое с кем достаточно серьёзно, чтобы нам наконец-то разрешили свалить из Шельфа.

Но напоследок, так сказать, финальным аккордом, как главных звёзд событий, меня, Капитана и даже Толстую Мамочку опросил хмурый тощий субъект с землистым лицом и париком на макушке, который шёл ему как лошади корсаж.

Сим славным риттером оказался господин из Фогельфедера, который, по моим подозрениям, был начальником нашего Головы. Тим в его присутствии вёл себя так, словно проглотил металлический прут и теперь страдал от ужасающей изжоги.

В принципе я его понимал. Удо Траугесланд, как представился мне этот добрый малый, обладал некой… аурой. От него хотелось держаться как можно дальше, чтобы он не вызвал у тебя несварение желудка.

Слишком цепкий взгляд, слишком живой ум и слишком плавная грация в словах. Он мне напомнил питона, сонного и старого, улёгшегося где-то в тени и не реагирующего ни на что в окружающем мире. Знаю-знаю. Стоит только зазеваться, как окажешься в его кольцах, где тебя сожмут так, что не вырвешься.

Но мне скрывать особо нечего, так что я продемонстрировал всю свою легендарную обаятельность и дружелюбие, которых бы хватило на целое человечество.

Я в сотый раз пересказал невероятно доблестную историю моего подвига, который состоял в том, что я умудрился не превратиться в газон. Он уважительно кивал, ибо такое не каждый может провернуть при встрече с суани. Что лизоблюд Осеннего костра догадался о том, что со мной не так, я, разумеется, опустил. И порадовался за Иду — она уехала отсюда, воспользовавшись неразберихой первых часов, а потому не может ничего добавить к моим словам.

Я уже счёл, вот и настал миг, когда мне пропоют хвалу, восхищённо похлопают по плечу и будут ставить в пример последующим поколениям, до тех пор пока луна с Сытым Птахом не рухнет на наш великий город, Удо Траугесланд совершенно внезапно осведомился:

— Где руна, риттер?

Явно рассчитывал на эффект, словно он пальнул из пистолета, спрятанного под столом, мне в колено. Никто не задавал этот вопрос раньше, но я знал, подобный момент рано или поздно настанет. Так что не больно-то и удивился. Когда спрашивать, как не сейчас?

Но перо курицы ему в одно место, если я куплюсь на такие примитивные фокусы Фогельфедера.

— Дайте подумать. — Я откинулся на стуле. — Речь ведь идёт не о какой-то там руне. О, нет, риттер. Полагаю, вас интересует особенная игрушка, что лежала во рту той птичьей гнуси. Полагаю, она там же, где и была. Вам стоит порыться в кочке, среди цветочных зарослей.

— У Кровохлёба мы её не нашли.

— Значит, плохо искали. Проверьте все пестики и тычинки, в которые он превратился.

— Мы проверили. — Его глаза почти не мигали. Ну сущая змеюка.

Я вздохнул с видом человека, который потрясён столь необоснованными подозрениями:

— Если намекаете на меня, то предпочитаю не рисковать и не подходить к останкам слуг Осеннего костра. Мало ли какое проклятие можно подцепить.

— Вы не носите парик.

Дери меня совы. Я тоже так умею:

— Обожаю запечённую форель.

Мы уставились друг на друга. Он серьёзно, я не скрывая очаровательной ухмылки.

— Риттер Траугесланд, я понимаю, что ваша работа подозревать каждого во всех возможных грехах. И смущать странными замечаниями невпопад, чтобы продвинуться в ваших поисках. Но я несколько устал за последние дни. И если у вас нет чётких обвинений и фактов…

Я развёл руками.

— Так что насчёт парика? — Он не так чтобы желал меня отпускать.

Я не так чтобы желал остаться и мог спокойно помахать ему батистовым платочком, пусть попробует удерживать аристократа, хоть и паршивого, без причины… но платочка у меня не было, и стало интересно, к чему приведёт нас беседа.

— В бинете[1] жарко, и в Иле им не очаруешь жеребёнка. Я предпочитаю треуголку.

По сути, из наших только Голова таскает парик… хм… на голове.

— Разве не признак благородного человека ношение парика, риттер?

— Признак благородного человека отнюдь не ношение парика, риттер. Времена париков прошли пятьдесят лет назад, сейчас они больше в ходу на официальных приёмах, среди военных и чиновников. Я не на приёме, не военный и не чиновник. Ах, да. Забыл упомянуть тех, кому нравится носить парик. К ним я тоже не отношусь.

— Спасибо, вы удовлетворили моё любопытство. Я стараюсь узнавать людей, с которыми беседую, с разных сторон. Порой странных и незначительных. — Его серые глаза походили на наждак. Теплоты в них ко мне как у седьмой сестры к потерявшемуся калеке. — Что касается ваших слов о том, что вы не подойдёте к суани…

Он наклонился к портфелю из воловьей кожи и извлёк из него тонкую папку.

— Здесь не очень много о вас. Собирали наспех. — Он словно извинялся передо мной. — Желаете прочесть?