Птицеферма (СИ)

Момот замахивается, Кулик уклоняется, бьет в ответ, но противник играючи ловит его кулак своей огромной ладонью. Сжимает, в на мгновение повисшей тишине отчетливо слышен хруст ломаемых костей. А затем тишина взрывается одновременным криком травмированного Кулика и шокированной Олуши.

Их крики сливаются воедино и пропитаны такой болью и отчаянием, что хочется закрыть уши руками, спрятаться. Сдайся сейчас, сдайся…

Момот с усмешкой отпускает свою жертву. Стоит, ждет, играет, как кот с мышью. У Кулика бешеные глаза, но он по — прежнему не сдается. Глупый, чем он поможет Олуше, будучи травмированным ещё больше?

Кулик снова бросается в атаку, пытается ударить левой. У меня одно желание — зажмуриться.

На этот раз Момот подсекает противника на бегу, ловко ударив его в колено резко выброшенной вперед ногой. Кулик падает. А огромная нога Момота опускается сверху. На голову. С силой.

Вопль Олуши заполняет двор.

— Прекратить бой! — кричит Филин. Спокойно так кричит, без эмоций, просто громко, чтобы все услышали.

Что он собрался останавливать, когда все уже кончено?

Кулик лежит на боку, один глаз вышел из глазницы, под головой растекается багровая лужа крови.

Всё.

Не помню, как оказываюсь на ногах.

— Это же убийство! — кричу, наплевав на всякую осторожность. Меня колотит от возмущения и ощущения совершенной бессмысленности чужой смерти.

— Убийство по неосторожности, — все так же спокойно отвечает Глава, даже не соизволив взглянуть в мою сторону.

— Сядь, дурная, — тянет меня снизу за юбку Сова, но я не собираюсь слушаться.

— Останови испытания! — выдергиваю свой подол из цепких пальцев женщины.

Олуша продолжает выть, пытается бежать к мертвому телу. Ее перехватывает Чайка, тащит к бараку. После некоторой заминки к ней на помощь приходит Майна, подхватывает Олушу под вторую руку. И уже вместе они волокут обезумевшую от горя девушку к крыльцу.

Все приходит в движение. Гомон голосов, споры — и улыбающаяся морда Момота, полностью уверенного в своей правоте и безнаказанности. Я думала, мы увидим избиение, но только что на наших глазах произошло убийство!

Филин твердит, что мы здесь как семья. Так поступают в семьях?!

Меня трясет, в горле клокочет ярость.

А Филин уже отворачивается от мертвого тела, отходит в сторону. Ибис и Ворон направляются к «рингу», чтобы «прибрать». Никто не возмущен, никто, кроме меня, не возразил и полусловом. Как так?!

Плохо отдавая себе отчет в том, что делаю, шагаю вперед. Так нельзя, так просто нельзя. Где хоть что-то человеческое в этом месте?

Не знаю, кому в горло я собираюсь вцепиться первому, Момоту или Филину, но меня лишают возможности сделать как то, так и другое.

— Пусти, — резко дергаюсь, чтобы вырваться из кольца обхвативших меня рук.

— Голову вруби, — получаю в ответ довольно грубо.

Я бы могла вырваться, точно знаю, что могла бы. Даже примерно представляю порядок действий: Пересмешник все ещё босиком, а я в грубых ботинках, можно садануть его по ноге, а когда ослабит хватку, локтем под дых, а потом…

Обмякаю в его руках, даже толком не сделав попытки сопротивления.

Шмыгаю носом. Мне хочется реветь, особенно сейчас, когда меня обнимают сзади, даря иллюзию защищенности.

Накрываю лицо ладонями, делаю несколько глубоких вдохов, пытаясь взять себя в руки.

— Отпускаю? — спрашивает Пересмешник.

Хочется отрицательно замотать головой и вцепиться в него.

— Угу, — киваю в ответ.

Сдерживающие меня руки разжимаются. Тут же поворачиваюсь.

У Пересмешника очень серьезное выражение лица, губы сжаты в прямую линию. Смотрит на меня тревожно, опасается, что я все же выкину какую-нибудь глупость. Но я уже немного пришла в себя и этого достаточно, чтобы четко осознавать: кинусь на Филина — и меня тут же оттащат от него, а затем вздернут на первом же суку как предательницу. Все гораздо хуже — по взгляду Пересмешника понимаю, что глупости намерен делать он.

Мы знакомы-то неделю. Я, вообще, одиночка. За эти два года я не сблизилась здесь ни с кем. Люди вокруг меня умирали, но я больше думала о глобальной несправедливости, чем о конкретных личностях. А сейчас мне до ужаса страшно за одного единственного человека. Того, кого я знаю-то неделю…

Должно быть, я все ещё в шоке, потому что, не раздумывая и позабыв о множестве свидетелей вокруг, обхватываю лицо стоящего рядом со мной мужчины ладонями. Его брови удивленно поднимаются, но он не пытается убрать с себя мои руки или отстраниться.

Мне хочется попросить его сдаться, когда их с Момотом поставят друг напротив друга. Теперь я отчетливо осознаю, что действительно не «если», а «когда». Я видела, как дерутся остальные. Пересмешник легко дойдет до финала, и все будет в порядке, если он сдастся.

По всем правилам ему нет смысла бросать вызов Момоту, он изначально и не собирался, сам же говорил, что одно из девяти «призовых» мест его устроит. Но Пересмешник решил драться с ним из-за меня, а теперь и из-за того, что только что произошло на его глазах.