Птицы

Арабелла обернулась и вскрикнула. Шевелился сам проход, его окончание. По неизвестной причине тоннель стал рушиться быстрее. Если раньше буря сжирала проход по дюйму, то теперь в ее пасти исчезали уже фут за футом.

– Побежали! – Финч крепче сжал руку Арабеллы и потянул девочку за собой.

Сил почти не оставалось, но страх был отличным погонщиком. Он стегал их и стегал, заставляя быстрее передвигать ноги, а буря стремительно догоняла.

Дети бежали. Спотыкались, пытались ровнее ставить заплетающиеся ноги, боялись упасть. В боку кололо, горло словно набили кривыми гвоздями, в голове мутило, а белое вдруг стало черным, и Финч понял, что это у него темнеет в глазах.

Арабелла ткнула рукой вперед.

– Там… – она прохрипела. – Там что-то…

– Вижу! – выдохнул мальчик.

У проложенной в буре трубы все же был конец. Далеко впереди виднелась стена из синеватого камня, в ней темнела дверь. Труба упиралась в нечто, напоминающее крыльцо, и путь к двери преграждал парапет, установленный на изящных столбиках-балясинах.

Лишь когда до этого странного ограждения оставался всего десяток шагов, мальчик понял, что это никакое не крыльцо, а балкон.

Добравшись до него, Финч помог Арабелле перебраться, перевалился сам и бросился к двери. Она была приоткрыта, словно специально для них.

Дети ввалились в комнату, и Финч едва успел закрыть дверь. Буря сожрала последние футы перед балконом, после чего одновременно и снизу, и сверху, и со всех сторон скомкала остатки прохода прямо у стены дома. Раздались грохот и вой.

Судорожно кашляя, Арабелла дернула рычаг у балконной двери. Штормовые ставни закрылись спустя всего пару мгновений, преградив путь шуму метели и жуткому виду из окон.

Финч пытался прийти в себя. Он тоже кашлял, снег с его башмаков таял и отваливался, впитываясь в пышный пурпурный ковер. В комнате было очень тепло.

– Где это мы? – спросила Арабелла, озираясь по сторонам.

Финч оглядел богато убранную комнату и двинулся к двери. Его все еще мутило, но он не хотел медлить. Мальчик толкнул дверь и вышел в коридор.

Там ярко горели лампы, пол был выложен дорогим паркетом. В нишах вдоль стен замерли статуи. Все, на что ни кинь взгляд, было обито синеватым деревом. В нескольких шагах от двери начиналась лестница, ведущая вниз.

Учитывая, что один только этот коридор тянулся на сотни футов вдаль, напрашивался вывод, что дом, в котором они оказались, был огромным.

Откуда-то снизу раздавалась громкая музыка, словно играл оркестр. Слышались голоса и смех. Будто бы кто-то танцевал. Там был бал…

И Финч понял, куда они попали.

– Это «Уэллесби», – сказал он, поглядев на Арабеллу. – Мы в особняке Уолшшей.

***

Мистер Эйсгроу был древним и неумолимым, как само время. Одни говорили, что ему сто лет, другие утверждали, что это если прибавить еще тысячу. Среди прислуги ходили слухи, что он жил в «Уэллесби», когда никакого особняка здесь еще не было, а на его месте располагалась крошечная лачуга в глубине леса. Кто знает, правда ли это, но несомненно было то, что дворецкий походил на одну сплошную морщину, одетую в идеально сидящий угольный костюм: фрак, штаны, жилетку, словно сотканную из темноты под лестницей, рубашку и галстук-бабочку.

В его комнате не было ровным счетом ничего, кроме большого зеркала-стойки в витой раме. Зеркало это выглядело таким же древним, как и его хозяин: рама в некоторых местах потрескалась, петли стойки покрывала ржавчина, а зеленоватое стекло по краям было затянуто паутинками патины.

Мистер Эйсгроу как раз стоял напротив, поправляя и без того сидевшую идеально бабочку. Закончив, он достал из жилетного кармашка часы, бросил на них подслеповатый взгляд (левый глаз старика был затянут серой поволокой) и с досадой отметил, что они отстают на полторы минуты. В вопросах услужения господам Уолшшам полторы минуты были весьма значительным отрезком времени. В «Уэллесби» за полторы минуты могла начаться и оборваться жизнь.

Дворецкий отстегнул цепочку и повесил часы на завиток зеркальной рамы. Он прекрасно обойдется и без них – благо, он чувствует время несравненно лучше этого ненадежного механизма. Мистер Эйсгроу схватился за сердце. Что-то кольнуло в нем. Боль была едва различимой и непродолжительной. Он глубоко вдохнул, недовольно поморщился своему отражению в зеркале. Отражение, удрученное не меньше хозяина, понимающе покивало в ответ.

Мистер Эйсгроу вышел из своей комнаты и направился по узкому коридору крыла для прислуги. Лампы на стенах горели тускло – их света хватало лишь на то, чтобы не споткнуться, но старый дворецкий прекрасно знал дорогу. Свет ему и вовсе не был нужен. Более того, яркий свет его раздражал, а этот – дрожащий, робкий – отбрасывал тени, которые расползались от дворецкого по полу и стенам, словно шевелящиеся щупальца. Что ж, сейчас он чувствовал себя собой.