Птицы белые и черные

— Как ты с ним только живешь, Вера? — снисходительно улыбнулся Алексей Николаевич, забирая с плиты чайник.

— Больной он… — вздохнула Вера. — Два ранения, контузия…

— Все воевали… Вся страна жила, понимаешь, в едином порыве… — Он прошел мимо, зашаркал тапочками по коридору.

— Ты воевал, сука… — тихо сказал Виктор Иванович, — в Алма-Ате… яблоки обколачивал…

— Витя, если сейчас тесто замесить? К обеду пирог сварганить можно… на поминках всех накормим…

— Давай. Моя-то еще спит, что ли?

— Да не выходила… Ох, господи, живешь-живешь, а потом — хвать, и нет тебя. Хорошо, у нее дети все на войне погибли… с мужем доживала… Много денег моему дал?

— Четвертной… Поминки все же… — Виктор Иванович ушел с кухни.

…А Робка сидел в кинотеатре и смотрел «Леди Гамильтон». Зал затаил дыхание. Робка хмурился, глядя на Вивьен Ли и Лоуренса Оливье. И ему вдруг стало невыносимо тоскливо. Отчаяние, казалось, сдавило горло. Он вскочил, ринулся к выходу, наступая на чьи-то ноги, спотыкаясь о чьи-то колени. Его ругали вполголоса, толкали в спину…

…Собрав в душе остатки мужества, Робка пришел к Гаврошу домой. Жил Гаврош с матерью в деревянном двухэтажном бараке в Маратовском переулке. Занимали они две большие захламленные комнаты. Робка позвонил, и дверь открыла мать Гавроша Антонина Степановна, женщина лет сорока, неопрятно одетая, с опухшим, испитым лицом. В углу рта прикушена папироса, отчего она щурилась, разглядывая Робку:

— Хо, Робертино! Заходи, гостем будешь…

— Гаврош дома?

— Дома… — Она зашаркала стоптанными тапочками по коридору, и Робка поплелся за ней. Прошли несколько дверей, и наконец Антонина Степановна открыла нужную, вошла первой, за ней вошел Робка.

— Гаврош, корешок к тебе.

За столом сидели Милка и еще одна девица, густо накрашенная. И рядом с ними — Гаврош и Валька Черт. И еще какой-то рыжий парень, здоровенный, с руками, как поленья, с мясистым лицом, но удивительно сохранившим детское выражение. Может, оттого, что оно было сплошь конопатое и нос был несоразмерно маленький, пуговкой. Сидел еще взрослый дядя в белой рубашке с аляповатым галстуком — на голубом фоне красовалась обнаженная негритянка. Этого Робка однажды видел в скверике. Гаврош называл его Денисом Петровичем.

Было накурено, на столе громоздились пустые бутылки, тарелки с недоеденной закуской, вскрытые банки со шпротами и сайрой в масле.

— Ты глянь-ка, явился — не запылился! — пьяновато протянул Гаврош. — Ну, наглый какой, гад… Ты глянь, Денис Петрович.

— Это он у тебя Милку чуть не увел? — с усмешкой спросил Денис Петрович. Он сидел на диване и тихонько пощипывал струны гитары. — Молодец пацан…

— Он у тебя Милку чуть не увел? — переспросила мать Гавроша и хрипло рассмеялась. — Ну шустряк! — Она легонько подтолкнула Робку к столу. — Наша Милка кому хочешь голову задурит!

— У нас «чуть» не считается, — опять улыбнулся Гаврош. — Правда, Робертино?

— Правда… — едва слышно выдавил из себя Робка.

— Он на ней жениться хотел, гадом буду, не вру! — сказал Валька Черт, и теперь захохотала вся компания, кроме самой Милки. Прикусив губу, она смотрела на Робку, просто впилась в него глазами и ничего вокруг не слышала и не видела.

— Правда хотел? — Мать Гавроша стала тормошить Робку, взяв его за плечи, а тот смотрел на Милку. — Чего ржете, коблы? Честный малый! Сонька, тебе такого ни в жисть не видать!

— Надежный пацан, я еще тогда почуял, — Денис Петрович первым перестал смеяться, смотрел на Робку даже будто с сочувствием.

— Ну и давайте прям щас свадьбу сыграем! — густо накрашенная Сонька захлопала в ладоши.

Взгляд у Гавроша потяжелел, злая усмешка скользнула по губам. А Робка все так же стоял перед столом, пока мать Гавроша не подтолкнула его к пустому стулу:

— Не слушай их, дураков. Есть хочешь? Рубай! — И она подвинула ему тарелку с оставшимися котлетами.

Робка сел. Напротив сидели Гаврош и Милка, и он старался не смотреть на них. Взял вилку, поковырял котлету. Денис Петрович ущипнул струны гитары, запел протяжно, с надрывом:

— «Течет речка, да по песочку, бережочки моет.
Молодой жульман, молодой жульман начальничка мо-ли-ит…»

— Ты сначала выпей. — Гаврош налил в стакан, подвинул его к Робке, посмотрел требовательно. — За невесту выпей, чего ты?

— Не хочу… — тихо сказал Робка.

— А я сказал, выпей, — набычился Гаврош. — Или что, мамка не велит?

— Не трогай его, — тихо попросила Милка.

— Жениться хочет, а мамка выпить не велит, — усмехнулся Гаврош, а Валька Черт коротко заржал.

— «Отпустил бы я домой — воровать ты буде-ешь.

А напейся ты воды холодненькой — про любовь забудешь…» — тоскливо пел Денис Петрович, и мать Гавроша вдруг всхлипнула, приложила платок к глазам:

— Гришенька, сокол мой, сил больше нету ждать тебя… — Она опять громко всхлипнула, попробовала налить в стакан, но в бутылке ничего не было.

— Ну че ты, мать, мокроту разводишь? — смутившись, вдруг как-то потерянно забормотал Гаврош. — Я же считаю — четыре года и три месяца ему осталось…

— Думаешь, сладко ему там? — Мать утирала слезы.