Птицы белые и черные

— Трус в карты не играет, — прогудел мордастый малый. — Говорят, на Ноябрьские амнистия будет.

— Какая амнистия, если он уже по третьей ходке пошел, чего ты мелешь? — Денис Петрович перестал играть и петь. — Ничего, Антонина, терпи, такая твоя доля…

— Вон у Робки вообще папаша страшный срок тянет, — сказал Гаврош.

— Да ну?! — удивился Денис Петрович. — Какой такой срок? Сколько?

— Пятнадцать… — тихо сказал Робка, и все теперь смотрели на него с уважением.

— Ты смотри… По какой статье? — допытывался Денис Петрович.

— Пятьдесят восьмая…

— Фью-ить! Политический… Враг народа… — пробормотал Денис Петрович и ущипнул струны. — Это дело дохлое… Нам такое ни к чему, Гаврош… Ворочай, что хочешь, но власть уважать надо. Или — хана. С политическим разговор у власти короткий… Я их видел, нда-а… жуткий народ… сдохнут, а все на своем стоят. Самоубийцы…

— Хватит тебе, Денис… — всхлипнула мать Гавроша. — Робке-то, думаешь, хорошо такое слушать? — Она обняла Робку за плечо, вздохнула: — Ничего, парень, глядишь, все вернутся… терпи и жди… — Она вдруг глубоко вздохнула, будто освобождаясь от душевной тяжести, окинула всех затуманенным взглядом, улыбнулась и запела с бесшабашной удалью:

— «Окрасился месяц багрянцем, где волны бушуют
у скал,
Поедем, красотка, кататься, давно я тебя поджидал…»

И все за столом, за исключением Робки и Милки, дружно подхватили:

«Ты правишь в открытое море, где с бурей не справиться нам,
В такую шальную погоду нельзя доверяться волнам…»

А Робка и Милка все смотрели друг на друга, а Гаврош перехватывал эти взгляды, но продолжал петь, лишь хмурился и лицо становилось недобрым. А потом он вдруг обнял Милку, притянул к себе и хотел поцеловать в губы на глазах у всей компании. Милка резко оттолкнула его — он чуть было не свалился со стула. И все разом перестали петь, смотрели на них настороженно.

Милка встала:

— Мне домой пора. Привет честной компании.

И тут же, как по команде, поднялись Робка и Гаврош.

— А ты куда? — спросил Гаврош.

— Мне тоже домой надо, — глухо ответил Робка.

— Заодно в магазин загляни, Гаврош. — Денис Петрович достал деньги. — Быстрей, через пятнадцать минут закроется… Слышь, Робертино, а ты заходи. Поближе познакомимся. Ты мне нравишься, слышь?

…Когда они вышли на улицу, Гаврош схватил Робку за отвороты пиджака, а в другой руке у него блеснуло лезвие ножа.

— Я тебе сказал, что она моя? Сказал или нет?

Робка задохнулся, ощущая как острие ножа все сильнее врезается ему в живот, и молчал. Другой рукой Гаврош притягивал его к себе.

— А ты что, купил меня, да? — Милка втиснулась между ними, отвела руку Гавроша с ножом в сторону. — За сколько купил?

— Милка… — с угрозой процедил Гаврош. — Напросишься…

— В магазин опоздаешь, Гаврошик, — улыбнулась Милка.

Втроем молча пошли по переулку. Дошли до скверика, и Гаврош остановился, глянул на Робку:

— Тебе туда. Будь здоров.

— Он меня проводит, — сказала Милка.

— А плохо ему не будет?

— Только попробуй тронь его.

— И что будет? — усмехнулся Гаврош.

— Я тебе… глаза выцарапаю…

— Ух ты-ы… — Гаврош прикусил папиросу. — Жуткое дело…

Робка молча двинулся к скверику, оттуда через двор к своему подъезду. Он ни разу не обернулся.

— Ты че, серьезно? — спросил Гаврош.

— А что? — ответила вопросом Милка.

— Как это «что»? Я тебе кто?

— Никто…

— Ты не права, Милка… — нахмурился Гаврош.

— Никто, — твердо повторила Милка.

— Ты не права, — хмуро повторил Гаврош.

— Никто, — в третий раз проговорила Милка. — И ты мне не нужен.

Они вошли в гастроном за десять минут до закрытия. Покупателей не было. И в винном отделе не было продавца.

— Эй, бабы! — позвал Гаврош и, оглядевшись, увидел, что в кассе тоже никого нет. Он шагнул ближе, заглянул через стекло. Кассовый ящик был наполовину выдвинут, и в ячейках лежали пачки банкнот разного достоинства: десятки, четвертные, полусотенные. Гавроша будто током ударило. Он оглянулся на Милку — она стояла у прилавка спиной к нему и рассматривала бакалейные товары.

Гаврош молниеносно открыл дверь кассы, начал хватать пачку за пачкой, совал их за пазуху. Милка все так же стояла к нему спиной.

Прошло две, от силы три долгих минуты. Гаврош задвинул наполовину опустошенный ящик, отошел к двери, позвал:

— Пошли, Милка…

Он вышел из магазина первым, подождал Милку.

— Пойдем, в другом магазине отоваримся. — Гаврош заторопился по улице. — Как раз у твоего дома.

— А чего здесь не захотел?

— Вспомнил, сегодня Клавка работает, а я ей пятерку должен. Увидит — разорется.

Они зашагали быстрее. Гаврош напевал:

— «Идут на Север срока огромные, Кого ни спросишь, — у всех Указ…» — Вдруг спросил неожиданно весело: — Значит, я тебе разонравился?

— А ты мне никогда особенно и не нравился.

— Ну и дура. Еще пожалеешь… Ей-богу, пожалеешь, Милка…

— Пропадешь ты с этим Денисом Петровичем… — вдруг после паузы задумчиво проговорила Милка. — Затянет в омут — не выплывешь…