Птицы его жизни

– Глаша, деточка, вы знаете, Котя прислал мне приглашение на выставку в Копенгаген!

– Только вам?

– Нет. Нам обоим.

– И что?

– Андрей Олегович еще ничего не знает.

– Как? Почему?

– Я боялась ему говорить… А сейчас он и вовсе болен…

– Но вы хотите поехать?

– Больше всего на свете! А как может быть иначе?

– А почему ж вы ничего не сказали мужу?

– Я так счастлива тем, что Котя нашелся… И мне было страшно, вдруг Андрей начал бы кричать, говорить что-то дурное о Коте или, чего доброго, запретил бы мне лететь в Копенгаген…

– Да не может такого быть! Андрей Олегович добрейшей души человек!

– Глашенька, вы не знаете его. Это он внешне такой милый. А внутри – кремень, твердолобый и упрямый как черт… Беда в том, что и Котя такой же. Но Котя молодой, сильный, по-видимому талантливый художник, а Андрей… Думаете, милый человек добрейшей души сумел бы создать у нас крупный бизнес? Ладно, создать-то, может, и смог бы, а вот удержать в руках… Для этого надо иметь железный характер и… душу тоже железную…

– И что же теперь будет, Людмила Арсеньевна?

– Вот он поправится, и я все ему скажу. Но в Копенгаген полечу одна. А Андрею что-нибудь навру. Но я обязана быть на этом вернисаже! Вы мне поможете, Глаша?

– Чем смогу…

– Я имела в виду отель, билеты…

– Как нечего делать!

Тут появился врач, немолодой, с седыми пышными усами.

– Ну что ж, дамочки! Все не так уж плохо. Но недельку еще в том же режиме. На улицу не выходить, пить все лекарства, следить за давлением. Можно немножко работать. Да, и соблюдать диету во что бы то ни стало!

– Хорошо, будем соблюдать, – кивнула Людмила Арсеньевна и пошла проводить доктора.

– Глаша, вы пришли? Идите сюда скорее! – позвал Андрей Олегович.

И мы взялись за работу. Я впервые присутствовала при разговорах Андрея Олеговича и Димы. У них явно сложился удачный тандем. Дима сбрасывал документы, я тут же их переводила Андрею Олеговичу, тот перезванивал Диме по скайпу, и они общались какими-то междометиями, часто совершенно мне непонятными. И, как я полагаю, непонятными вообще для посторонних ушей. В какой-то момент Дима сказал какую-то загадочную для меня фразу, а Андрей Олегович вдруг расплылся в радостной улыбке, хлопнул в ладоши и воскликнул:

– Ай молодец, Димочка, сынок! Вперед, ты умница!

И отключил скайп.

А мне вдруг стало обидно за гончара. Чужого человека назвали сынком… Хотя он сам виноват, этот проклятый гончар Гончар.

– Андрей, Глаша, идите обедать! – позвала Людмила Арсеньевна.

– Люда, я не хочу есть, я же не двигаюсь совсем. Дай мне просто стакан чаю и бутерброд с рыбкой!

– Андрюша, тебе нужно питаться.

– Ненавижу питаться! Принеси мне чай и бутерброд, с меня пока хватит! Эти чертовы таблетки отшибают аппетит!

– Как угодно!

На кухне она поставила на поднос стакан какой-то темной жидкости, оказалось, это шиповник, налила чай в большую кружку, сделала бутерброд с семгой.

– Глаша, вы не будете так добры отнести это ему, а то, неровен час, я запущу ему в голову этим подносом.

– Господи, конечно, отнесу!

– Да, вот еще возьмите грушу. И приходите, будем обедать!

Я отнесла поднос.

– Людка вам это поручила, чтобы не вылить на меня горячий чай? – хмыкнул академик. – Климакс, видать, у дамочки!

– Андрей Олегович, побойтесь бога!

– Как можно бояться того, во что не веришь! А вы ступайте, пообедайте с ней, пусть успокоится, вы хорошо на нее влияете.

Мне ужасно все это не нравилось, но что я могла поделать? К тому же мне было жалко их обоих.

– Глаша, суп из цветной капусты будете?

– С удовольствием!

– Вот и умница!

– Людмила Арсеньевна, вы хотите меня о чем-то спросить? – догадалась я.

– Да, хочу! Скажите, это правда, что вы сейчас вместе с Димой… живете?

– Да, правда.

– Вы его любите?

– Не знаю, но мне с ним хорошо.

– А как же Котя?

– При чем здесь Котя? – крайне удивилась я.

– Но мне казалось… что вы… с ним… что вас что-то связывает…

– Знаете, был момент, когда мне тоже так казалось… Но он сам все обрубил. Резко и беспощадно.

– То есть?

– Ну… так… мы говорили, он мне вроде как исповедовался, а когда я сказала что-то нелицеприятное… и я не жалею о тех своих словах, он вскочил, крикнул, что я сволочь, и убежал. С тех пор от него ни слуху ни духу. Видимо, он сын своего отца, такой же железобетонный внутри…

– Ох, беда… беда… – горестно прошептала Людмила Арсеньевна.

Я промолчала.

– Знаете, Глаша, я вот сейчас пойду к Андрею и покажу ему пригласительные билеты на выставку сына. Они такие красивые.

– Вот так, без подготовки?

– Да! Именно! Иначе я буду виновата во всем! В том, что искала Котю втайне от него, и так далее. А так… Вот, скажу, мол, только что получила…

– А что? Мне такая идея нравится. Но я тогда лучше пойду домой.

– Нет, Глаша, ни в коем случае! Вы сейчас поешьте, а потом идите к Андрею как ни в чем не бывало, а я через двадцать минут войду и покажу ему эти билеты. Как снег на голову. При вас он не посмеет орать. А когда первый приступ гнева пройдет, уже можно будет разговаривать.

– Ну, если вам так лучше…

– Да, Глашенька, милая, мне так гораздо, гораздо лучше.

– Ну, хорошо, пусть будет по-вашему!

Я вернулась в кабинет.

– Глаша, поели?

– Да, спасибо.