Птицы небесные. 3-4 части

Господи, горек хлеб земной победы, ибо не в сладость она, если люди победили врагов внешних, а внутренних мысленных врагов расплодили в душе своей. Утратили ныне человеческие лики красоту свою и тщатся заменить ее масками и личинами, ибо вначале утратили они в душе образ Божий, прекрасный и благородный. Умножили люди болезни свои, изгоняя одну болезнь, приобретают несколько других, потому что оставили болеть и гнить душу свою, заболевшую безверием, гордыней, похотливостью и ненавистью. Землею, ходящею по земле, становятся люди, ибо оземлились души их и вросли в землю, став червями земными и забыв о том, что души их, словно Небесные птицы — могут летать в Небесах Царства Божия и воспарять в горняя на крыльях созерцания. Призри на нас, Боже, не дай нам стать землею, проросшею корнями трав и деревьев, но даруй нам силы познания, чтобы мы смогли обнаружить внутри прозревших душ наших небо Небес духовных с незаходящим Солнцем правды — Возлюбленным Христом.

Аркадий встретил нас скучный и потерянный.

— Что случилось?

На мой вопрос он отреагировал странно:

— Особо ничего не случилось, батюшка. Просто у нас с Евгением никак отношения не складываются. Все время спорит и перечит, что ему ни скажу. Еле вас дождался… Хорошо, что вы наконец приехали!

В нашу кухню набилось все монашеское население Псху — послушники и трудники. Аркадий хлопотал с обедом, а Евгений топил печь. Он засовывал в открытую дверцу жерди длиной метра четыре. Оттуда вырывались жаркие языки пламени вперемешку с удушливым дымом.

— Женя, почему ты не распилишь жерди на короткие поленья?

Я не выдержал дымного чада, застилавшего летнюю кухню едким облаком.

— Батюшка, так удобнее! — ответил он, не оборачиваясь и засовывая в печь очередную жердь.

— Лучше распили ее. Мы же здесь все угорим!

Я взял вторую пилу, и мы вдвоем быстро распилили дымящиеся хлысты на дрова. Дыму в кухне стало поменьше. После обеденного молчания, когда затих стук ложек, все взгляды устремились в мою сторону.

— Отцы и братья, духовник Лавры архимандрит Кирилл благословил всех, — кто живет в скиту и кто желает здесь принять постриг, — оформиться официально в Лавре. Только нужно свои прошения передать в канцелярию.

Я ожидал радостных восклицаний, но встретил лишь одно гнетущее молчание.

— Если можно, отец Симон, то я бы не хотел подавать прошение в канцелярию, — подал голос иеромонах Ксенофонт, сидевший рядом со мной.

— Почему? — недоумевая, обернулся я к нему.

— Потому что я уехал от всех этих канцелярий, а теперь снова туда не хочется обращаться…

— Мы тоже не будем оформляться в Лавре! — Евгений оторвался от работы и присел к столу. — Там же одно КГБ, куда ни пойди!

Его поддержал послушник Филарет:

— Знаем мы этих масонов, с ними только свяжись! Антихрист потом через эти документы всем на лоб печать свою поставит…

— В лаврской канцелярии хорошие православные люди работают, мне они давно знакомы! — запротестовал я.

— Если даже они хорошие, то ими правят нехорошие люди. Одно на другое и выходит. Теперь нужно по лесам прятаться, а не по канцеляриям ходить! — заспорил со мной незнакомый трудник лет под пятьдесят, с острой бородкой и в рваном подряснике. — Я вот специально на Псху приехал из Нового Афона, чтобы там не связываться с документами. И паспорт уже выбросил. Зачем мне оформляться?

В воздухе повисло непонимание и раздражение.

— Ну как хотите… — разочарованно произнес я. — Силой вас никто не принуждает. Только теперь, чтобы споров не было, благословляю все разговоры о КГБ, масонах и антихристе прекратить.

— Вот это и есть экуменизм! — Трудник злобно посмотрел мне в глаза. — Вы сами экуменисты и всех хотите туда затянуть! Почем знать, что вы тут делаете? — ядовитым голосом произнес он.

— Спасаюсь, как и вы.

— Знаем мы таких спасающихся… — Он, похоже, испытывал ко мне полное недоверие. — Что вы скажете насчет экуменизма? Разве это не антихристово учение?

— Антихристово, — согласился я. — Но мы же говорим о нашей жизни, а не об экуменизме.

— А зачем же вы нас туда тянете? — выступил вперед послушник Филарет. Он явно взял сторону трудника.

— Чем заниматься спорами, лучше молиться чистым умом! — поддержал меня иеромонах Филадельф. — Так говорил старец Силуан Афонский, который сторонился всяких спорных мнений. Все монашество стоит на послушании!

— Как хотите, батюшка, а мы записываться в Лавру не станем… — заключил отец Ксенофонт. — Мы не послушание отвергаем, а всякие подобные официальные документы. Они нам здесь ни к чему.

— Хорошо, договорились.

Расстроившись этим разговором, я вышел из кухни. Состояние уныния навалилось на меня, побудив еще расстроиться из-за того, что не сдержался и позволил себе расстроиться. Молитва словно спряталась в какой-то уголок сердца и стала еле слышной. Иеромонах Ксенофонт с двумя послушниками и трудником скрылись за лесным поворотом. Трудник оглянулся на меня, что-то втолковывая своим спутникам.

— Батюшка Симон, а что насчет моего пострига отец Кирилл сказал?

— Что, что ты говоришь, Аркадий? — не расслышал я, занятый грустными думами о произошедшей размолвке.