Птицы небесные. 3-4 части

Когда я держусь своего ума, вижу в людях одно зло и опасаюсь их. Но когда я держусь Христа, никто не может причинить мне зла, ибо тогда сердце сострадает всем людям и любит их, как самых близких и родных душе моей. Если больше всего я ценю свой ум, каждое замечание ранит меня. А если я больше всего люблю Христа, никто не может мне повредить, какие бы злые слова ни произносились на мой счет, ибо тогда живет в сердце Христова всепрощающая любовь. Стоит лишь мне немного превознести свой ум, гневом наливается внутреннее мое на тех людей, которые не замечают моего ума. Но лишь только я осознаю, что лучше Христа нет никого на свете, сердце мое источает мед любви и нежности ко всему живому, не только к людям, но и к малой травинке. Ибо Христос, отныне и во веки веков, — щит мой и броня.

В марте, бережно стараясь не наступать на первые подснежники и примулы, радуясь нежной зелени на освободившихся от снега и прогретых весенним солнцем склонах, я поднимался в верхнюю келью. Сильное чувство свободы от всего земного охватило мою душу в этой маленькой церквушке, словно летящей над пеленой поднявшегося от реки тумана. Когда сквозь узкую щель мне пришлось протиснуться в пещерку в скалах, чтобы взять спрятанные в ней богослужебные книги, обнаружилось, что вода на полу замерзла, став похожей на хрустальное озерцо, сверкающее в прыгающем свете моего фонарика.

Странный шорох заставил меня оглядеться. Я не мог поверить глазам: это шуршали своими крыльями десятки красивых бабочек, зимующих в пещерке. То ли они не желали, чтобы я тревожил их долгий сон, то ли таким образом побуждали меня уйти, но из уважения к их покою я вылез из укрытия, пятясь и стараясь не шуметь.

Месяц я прожил в верхней келье в непрестанной молитве и литургиях, дожидаясь, пока осядет снег. Заря всходила в одном окошке и потухала в другом. Вместе с церковью мы плыли среди ночных звезд, и молитва сопровождала эти небесные странствия. Щемяще-трогательное чувство молитвенного сосредоточения сопровождалось постоянной бодростью духа и отсутствием сна, поскольку ум обретал в молитве новые силы и полное умиротворение.

Тем не менее заботы по скиту вынудили меня покинуть свое уединение. Огород на Решевей, согревшийся под мягким апрельским солнышком, заждался моего появления. Пчеловод с сыном до моего прихода уже вспахали наш участок. С мозолями на руках мы уже свыклись, поэтому с отцом Харалампием работали споро и дружно, высаживая в паровую влажную землю картофель, кукурузу, фасоль и возделывая грядки. За работой выяснилось, что у инока зубы никуда не годятся. Со скорбно поднятыми бровями, он виноватым голосом жаловался мне:

— Слава Богу, батюшка, в скиту я обжился, и молитва есть, и литургию отец Ксенофонт служит, но вот беда — зубы никуда не годятся, просто донимают! Благословите, подлечу зубы в Москве и кое-какой инструмент привезу. Помните мою сокровенную мечту — келейку со временем соорудить где-нибудь в окрестностях? Чтобы как вы…

— Хорошо, отец Харалампий. Бог тебе в помощь! Только береги себя в поездке от искушений. Когда хочешь поехать? — спросил я, продолжая копать. Он выпрямился и задумался, опершись на лопату.

— После огорода я бы быстренько обернулся, чтобы к Пасхе приехать обратно… А на это время попрошу отца Ксенофонта присматривать за хозяйством. Еще, отче, о вас Валера спрашивал. Пусть, говорит, придет на Псху. У него есть какие-то новости. И Василий Николаевич передал, что очень ждет вас. Там какая-то матушка и сестры приехали… — Инок сбил с лопаты налипшие комья земли и вновь принялся за работу.

— Ладно, тогда вместе отправимся в село. Я тебя провожу, — вздохнул я, смахивая с носа капли пота.

Горный простор в сквозистой молодой зелени кудрявых буковых лесов словно спешил нам навстречу — до того легко и радостно было идти по просохшим тропинкам, прятавшимся в поднявшейся густой траве. Милиционер встретился возле аэропорта и сразу повел меня к себе.

— Отец Симон, потихоньку распутываю убийство сына Василия Николаевича и, кажется, уже догадываюсь, кто это сделал. Нашлись свидетели этого преступления. Злодеи не смогли утаиться. Вы пока об этом никому не говорите, но я все-таки прижму этих негодяев! Они не понимают, что сами же себя выдают: не ходят поодиночке и всегда с автоматами.

— Валера, береги себя, прошу…

— А что они мне сделают? Ну убьют, подумаешь, велика беда…

Милиционер усмехнулся. Скорбный смысл слов заставил меня насторожиться.

— Не нужно так шутить, дорогой мой… Лучше вызови милицию из Сухуми на поддержку, — посоветовал я.

— Чем они мне помогут? Ну заберут их, посадят, а через месяц выпустят. У этих типов тоже дружки есть в милиции. Ума не приложу, что делать… А вы как думаете?

— В таком случае не знаю, Валера… — Мне ничего не приходило в голову. — Василий мне говорил, что мог бы с сыновьями им отомстить. А потом все решил оставить на Бога, пусть Он их накажет…

— Бог их, конечно, накажет! Но я представитель милиции на Псху и не могу по закону пустить это дело на самотек. А в селе остальной народ боится с ними связываться. Вот в чем закавыка…