Птицы небесные

И теперь, услыхав сбивчивый рассказ Софьи и Жанны, примчавшихся к нему и заставших у него компанию из великой Юлии Севостьяновой, красавицы с мерцающими удлиненными узкими глазами, которая только что получила «Нику» за лучшую женскую роль, и молодого, но уже известного артиста Кратова с неподвижным лицом записного злодея, Москалев думал не особенно долго.

Пока девочки как завороженные смотрели на Юлию Севостьянову, застывшую в непринужденной, изумительно красивой позе на ковре у ног Кратова, державшего гитару в руках, Москалев барабанил пальцами по журнальному столику, на котором стояли рюмки и початая бутылка коньяка.

— Налей девочкам, — ласково улыбнувшись оцепеневшим от благоговения студенткам, сказала Севостьянова Москалеву. Она привыкла и к этому оцепенению, и к благоговению, и к цветам, брошенным на лестницу перед ее квартирой, и к самодельным значкам с собственным изображением. Похоже, красивее ее женщины в России еще не было. Она прекрасна — от золотого облака волос до тонких пальчиков ног. Кстати, и она, и Кратов, оба сидели босые.

— Обойдутся, — отрезал Москалев.

— Да вы сядьте, девочки, — продолжала обласкивать студенток Юлия, — да скажите, подруга ваша — человек-то хороший?

— При чем тут человеческие качества? — веско заметил Кратов.

— Она замечательная девушка, — неожиданно резко сказал Москалев. — Редкая. Уникальная. И очень талантливая… Где живет этот мерзавец? — обратился он к Софье.

— Штат Аризона, — отчетливо произнесла Софья.

— Американец, что ли? — подал голос Кратов.

— Вроде того, — отозвалась Софья.

— Значит, его не достать. Ну и не надо. Стало быть, в какой она больнице, вы не знаете? — Москалев спрашивал, что-то про себя обдумывая.

Юлия Севостьянова поднялась с пола и обхватила Москалева за голову.

— Может, не стоит горячиться? — неуверенно произнесла она. — Может, пусть девочка делает что надумала…

— Да, но мы уже как бы в это посвящены, — брезгливо передернул плечами Кратов. — Если б ничего не знать… Юля, у тебя много грехов на совести, может, спасение живой души тебе зачтется… — ироничным тоном закончил он.

Юлия пристально посмотрела на него, и вдруг лицо ее перекосилось от злобы.

— Да уж! Ты не из тех, кто прощает! И не из тех, кто верит в добрые дела…

Москалев хлопнул ладонью по столику, как он делал, когда желал остановить плохо играющих студентов:

— Вот мой план. К счастью, мы все живем в одном доме. Телефонные справочники у вас есть? Отлично. Значит, поделим больницы ровно на три части. Нет, на четыре. Я еще разбужу Соколовскую. Она будет в восторге от этого предприятия. От Соколовской будет звонить Софья. Итак, первая четверть больниц — моя, вторая — Юлина, третья — твоя, Сережа, — он кивнул в сторону Кратова, — последняя — Софьина. А Жанна будет дефилировать между квартирами и поить нас всех кофе… Запомните имя: Дорофеева Наталья…

— Егоровна, — подсказала Жанна.

— …Егоровна, 1967 года рождения, русская, блондинка с косой… Уверен, меньше чем через два часа мы ее отыщем… Расходитесь по своим квартирам, Жанка, ты вари кофе на всех, а ты, Софья, пошли со мной к старухе Соколовской…

В Наташиной палате ожидали рассвета пять женщин.

Уже все разговоры были переговорены, все истории рассказаны, и женщины замолчали, пытаясь уснуть. Они недобрым оком сперва косили в сторону Наташи, не произнесшей ни единого слова с момента поступления, но потом оттаяли — одно и то же ждало их на рассвете, и было еще неизвестно, как это каждая из них переживет.

Евдокия, тридцатилетняя разбитная бабенка, была старая клиентка абортария. Она могла залететь от поцелуя — по ее собственному свидетельству. Ее тут знали как облупленную.

Роза, школьница с глазами, в которых застыл ужас, до наступления темноты не отрывала лица от окна, за которым маялся с таким же перепуганным лицом ее одноклассник.

Марине врачи запретили рожать из-за больного сердца, к тому же у нее уже есть сын. К ней нянечки и сестры относились с большим сочувствием, чем к другим.

У Нины трое детей и пьяница муж, живут в коммуналке, рожать четвертого было бы чистым безумием.

…Катя привела ее сюда и обеспечила всем, по ее мнению, необходимым: снотворным на ночь, притупляющим все чувства еще на сутки вперед, чистым бельем, фруктами, минеральной водой и детективом «Щупальца Спрута».

Наташа отдала снотворное Розе, объяснив ей жестами, что так будет легче, и школьница наконец уснула.

Чувство, что она скоро совершит страшное преступление, за которое потом исказнит себя, не покидало Наташу. Катя уверяла, что в животе у нее червяк, который ничего не чувствует, но Наташа не верила. Ужас сковал ее душу. Она готова к любой физической боли, но нравственная пытка настолько чудовищна, что по сравнению с ней все кажется ерундой.

Лучше бы дыба. Лучше испанский сапог. Лучше все самое ужасное пусть делают с нею, но не с невинным существом.

У нее стучали зубы.

Эта страшная для Наташи минута стала звездным часом в жизни вахтерши Клавдии Петровны.

Клавдия Петровна ночью могла отпереть дверь отделения лишь в одном случае: если бы ей предъявили удостоверение КГБ или милиции.