Птицы небесные или странствия души в объятиях Бога. Книга 1

Покаяние, как ревность души к полному изменению, тоже не было известно моей душе, хотя желание отстать от греха начало все более в ней утверждаться. Молитва казалась спасительным заклинанием, а смысл молитвы, в которую я вкладывал все свое сердце, пришедшее к пределу отчаяния, состоял примерно в следующем: «Господи, Исцелитель души моей, Святыня моя безмятежная, в Которой нет никакого зла, изгони из меня дурные и скверные страсти, убивающие мою душу, и вложи в нее светлую и чистую любовь к Тебе! Ибо лишь такой любви жаждет мое сердце и лишь ею хочет жить каждое мгновение!» Так началась долгая и изнурительная битва со своим злом, которому я допустил укорениться в себе и которое не желало оставить плененную им душу.

Значительно позднее, с накоплением жизненного опыта, когда разумение мое немного прояснилось, пришло понимание, что всякие мирские желания неизбежно приводят к страстям и привязанностям, а пределом страстей и привязанностей является полное разрушение души, сердца и ума. Если одним людям достаточно находить простое удовлетворение в еде и развлечениях, то другим недостаточно даже приобретение всего мира, так как только Бог может насытить безконечную жажду познания сотворенной Им души. Избравшие наслаждение страстями добровольно избирают скорби мира сего, ведущие к смерти, а возлюбившие чистоту в Боге добровольно идут на душевное мученичество, обретая Жизнь вечную.

С молитвой жить стало значительно легче, тем не менее душевное одиночество продолжало меня очень сильно угнетать. Чем более мне было одиноко, тем больше я пытался найти опору в друзьях, не подозревая, что истинный друг и действительная опора могут быть только во Христе, Который по-прежнему оставался для меня неким абстрактным понятием. С друзьями периодически приходилось разлучаться и уныло добираться в последнем дребезжащем трамвае домой, куда возвращаться не хотелось совсем, потому что я не представлял, чем заняться дома, где чувство одиночества и полной оставленности становилось невыносимым. В этот тяжелый период мне вспомнился один мой хороший друг, который раньше никогда не подводил меня – это было мое любимое море, всегда утешавшее мою душу своей ласковой безбрежностью и покоем. Я уговорил моего неразлучного товарища на поездку, взял сэкономленные из стипендии деньги и мы, не предупредив родителей, уехали поездом в Анапу. Первое время ночевать пришлось на берегу моря на пляжных деревянных лежаках. Хотя ночи стояли прохладные, мы были счастливы. Сердобольные поварихи из детской столовой кормили нас гречневой кашей и компотом.

В Анапе как-то само собой произошло знакомство с местными ребятами, любителями подводного плавания с масками и трубками. Ничего более красивого чем подводный мир, я не мог себе даже представить! Избыток сил и молодости, казалось, нашел свое применение. Море осыпало нас водяными искрами и ласкало прохладой. При взгляде вниз, через стекло маски, на далекое волнующееся дно, сквозь прозрачную толщу воды, во мне возникало ощущение полета над прекрасной незнакомой планетой, где возвышались причудливые, обросшие водорослями скалы, с прячущимися в них стаями кефали и морских окуней, и ползавшими по песчаным дюнам огромными неуклюжими крабами с чудовищными клешнями. Наши новые друзья, свободно ныряя в глубокую синеву, ловко хватали их за спину и выбрасывали на берег.

В этом виде ныряния они оставались непревзойденными мастерами и от них я заразился страстью к глубоким погружениям, которым я отдавал себя, сколько сил было в теле и насколько хватало воздуха в легких. Позже в одиночку я начал нырять с самодельного плота, нагрузившись тяжелым камнем, оставляя его на дне после достижения нужной глубины. Иногда при погружении я испытывал сильную боль в ушах, но прохлада и волнующий восторг от встреч с таинственной бездной моря облегчали мою душевную боль от запутанности в глубинах собственной души.

Между тем постижение изнанки мирской «дружбы», не сдерживаемое никакими правилами, шло своим чередом. Пришлось на личном опыте узнать, что полная потеря стыда наступает тогда, когда становится стыдно не быть безстыдным, как и полная потеря совести начинается тогда, когда совестно не быть безсовестным.

Ведь и я, валяющийся в грехах и уже соблазненный в помыслах, должен был стать следующей жертвой, отданной на заклание злу и разврату! Тогда во мне рождался мучительный вопрос: почему Ты, Господи, жалел меня и отводил от моей души то страшное зло, о безжалостности которого я даже не подозревал? Неисповедимое человеколюбие Твое, Боже мой, устыжает меня! Прости, Боже, всех нас, соблазненных и соблазняющих других падением в ненасытное зло, именуемое «развлечением» ослепленными и заблудшими людьми, признающими «нормальность» мира сего…