Птицы небесные или странствия души в объятиях Бога. Книга 1

Опасение, что продуктов может не хватить до весны, начало преследовать меня. Первое время мне казалось, что нужно уменьшить порции круп, и я урезал себя до горсти крупы и горсти гороха на день. По моим расчетам выходило, что запасов должно хватить. Но периодически я вновь и вновь пересчитывал содержимое баков, чтобы успокоить себя. Однообразное питание раз в день давало мало физических сил, чтобы двуручной пилой пилить дрова, расчищать в снегу дорожку к бревнам и сучьям, которые периодически заваливало снегом. С большим трудом я вытаскивал каждый корявый сук из смерзшегося сугроба.

Ощущение голода неослабно караулило душу, и если я впадал в рассеянность, то помыслы о еде наваливались на меня, пытаясь сбить с установленного распорядка. Случалось, сильнейшие брани с помыслами приходилось претерпевать за несколько минут перед обедом, соблазнявшими меня начать есть раньше назначенного срока. Другой вид брани за еду начался в конце скудного обеда за вторую половину моей скудной порции, которую я откладывал, чтобы съесть ее чуть позже, таким образом стараясь избегать прожорливости и переедания. Помыслы тучей носились вокруг, соблазняя съесть все немедленно. Чтобы отвязаться от них, я принимался за молитву или читал жития святых.

Еще более тяжелая война началась за ночную молитву. Сонливость предстала сильнейшим орудием диавола, чтобы не дать мне молиться ночью. Как только приближалось время к одиннадцати ночи, глаза тяжелели так, словно их кто-то сдавливал. Голову невозможно было поднять, и крепкий, безпробудный сон наваливался на меня, даже не сон, а какое-то оцепенение всех чувств. Пытаясь не уснуть, я прислонялся спиной к стене кельи, смачивая голову холодной водой, открывал настежь окошко, чтобы морозным воздухом освежить себя, но все было безрезультатно – я засыпал мертвым сном, словно отравленный каким-то ядом.

Прилагая все силы в борьбе со сном, я пустился на хитрость и решил отоспаться как следует. Спал я безпрерывно целые сутки, надеясь проснуться бодрым и свежим. Но как только время приближалось к одиннадцати часам ночи, вновь не оставалось никаких сил на борьбу с сонливостью и спать хотелось с невероятной силой. Видя, что подобные хитрости не помогают, я твердо намерился просыпаться ночью, чтобы молиться в ночное время. Но даже сказать всего один раз «Господи Иисусе Христе, помилуй мя» не оставалось сил. Окончательным правилом для себя я выбрал следующий метод – начинать молитву с вечера так, чтобы на пять или десять минут пройти рубеж одиннадцати часов. Молитвенный опыт показал, что самый сильный натиск сонной брани начинается с одиннадцати ночи и неослабно борет примерно до двух часов. Когда случайно мне удавалось не заснуть, после двух часов ночи молиться становилось все легче и легче.

Борьба со сном хотя и была непосильно тяжелой в первую зиму, но наиболее тяжелой и суровой оказалась борьба непосредственно за саму Иисусову молитву. Если я брал в руки книги о молитве, чтобы просто почитать их, они казались свинцовыми. Четки как будто кто-то вырывал из рук, и каждый узелок, казалось, весил не меньше тонны. Даже произнести полностью молитву «Господи Иисусе Христе, помилуй мя» не было никаких сил. Голову словно обхватывал металлический обруч, который стягивался все туже, причиняя сильную боль при каждом усилии прочитать молитву. Во рту пересыхало, сердце колотилось так, словно выпрыгивало из груди. Отчаяние периодически приступало с такой силой, что я несколько раз намеревался бросить келлию и бежать вниз, в скит. Но каждый раз, спрыгнув с порога, не мог пройти больше трех-четырех метров – снег лежал по грудь и ни о каком бегстве не могло быть и речи.

Сидя в уединении с четками в руках, я погружался в какое-то тупое оцепенение или в полудрему, не имея сил даже раскрыть глаза. Мне все чаще стали слышаться голоса: «Симон! Симон!» Иногда мне слышалось, как будто кто-то пришел к келье и зовет меня. Откуда здесь зимой могут быть люди? Недоумевая, я выскакивал на порог, но видел только кружащиеся хлопья снега, который мог валить неделями без перерыва. Наконец я просто перестал обращать внимание на голоса, зовущие меня, понимая, что там не может быть никого из людей.

Тогда эти голоса стали донимать меня среди ночи:

– Уходи отсюда, иначе ты погибнешь! – раздавалось почти над ухом. – Убирайся прочь, негодяй! Это наше место!

Неподъемной рукой с последним усилием воли я старался хотя бы перекреститься, и лишь тогда голоса на время умолкали. Среди ночной снежной бури они кричали :

– Прочь, прочь с нашего места! Мы развалим твою избушку!

И я не верил сам себе: келья сотрясалась так, словно ее трясли с четырех углов. Балки скрипели, бревна, казалось, ходили ходуном. В спешке, теряя спички, я зажигал свечу – но все оставалось по-прежнему. Это было только наваждение… За окошком стояла серая мгла беззвездной ночи. Тихий зеленый огонек лампады кротко светился в темноте, и на душе отлегало от безпричинных страхов. «Господи, если все эти мучения сокрушат меня, – говорил я, – приими их как мое покаяние…»