Птицы небесные или странствия души в объятиях Бога. Книга 1

Счастливый удел – уйти от мирской суеты. Прекрасный удел – искоренить плотские желания. Превосходный удел – поставить преграду чувственным мыслям. Но наилучший удел – хранить в душе благодать и стяжать нищету духа во Христе.

Спустившись в апреле в скит, я выглядел, должно быть, как пришелец с того света, потому что геолог и иеромонах смотрели на меня во все глаза. О зимних бранях повествовать было тяжело, и пришлось сказать главное: без литургии в горах не выжить, а тем более не сохранить способность ясно оценивать ситуацию. Мои друзья согласились без возражений. Никто из нас не мог бы сказать, что можно устоять в бранях без причащения – это было бы слишком самонадеянно.

Сидя с послушником за послеобеденным чаем, иной раз я засиживался с ним до вечера. Он был мастер рассказывать:

– Любил я ездить с отцом в геологические экспедиции. Фамилия его известная, к тому же профессор. Там я и кашеварить научился. Гнуса в тайге было видимо-невидимо… Веришь, отец Симон, едем по чащобе на газике, а «дворники» не успевают стекла от этого самого гнуса очищать. На палец толщиной… Места, конечно, замечательные! А дорог нету. Тогда дальше двигались на лошадях. Комарье со шкуры бедной лошадки ладонью сгребешь и дальше едешь…

– А сам-то как? В комариной сетке?

– А как же! Только гнус – он же маленький, в любую дырочку пролезет. Я его не воспринимал по отдельности, а видел как одну сплошную биомассу, очень хитрую, кстати. Заесть до смерти запросто могут! Сплошная фантастика, Брэдбери, одним словом. И что удивительно? Полюбил я Север вот за эти самые «комарики»… Шучу, конечно. Дух там какой-то особенный. Мне, кажется, такого больше нигде на планете нет. Там, на Севере, меня к старообрядцам занесло, потом этим делом увлекся…

А то еще работал я в Московском зоопарке. Зверей кормил. Больше всего мне волки нравились. Умные зверюги. Приноровился я их с рук кормить. Кладешь на ладошку кусочек мяса и приставляешь ее к сетке. А они аккуратненько так это мясо с ладошки берут. Один раз я проворонил свой палец. – Заметив, что я пристально рассматриваю шрам на его безымянном пальце, Павел хохотнул. – Вот-вот, этот самый! Отвлекся я на что-то, слышу – клац! А мой палец уже в волчьей пасти. Как дернусь я назад, а кончик его мне волк, словно бритвой, по самый ноготь отхватил… Бегом в больницу, там мне палец подлатали. У волка тоже дух особый есть, до костей пробирает, силища…

– Так ты в Абхазию после зоопарка приехал?

– Нет, после него я еще разные статейки в журнал «Юность» пописывал, потом литературным критиком там работал. Это мне тоже нравилось.

– Зачем же ты бросил эту работу, если нравилось?

– Жизнь моя в миру закончилась. Жена загуляла. Прижал я ее как следует, а она мне: «Больше не буду!» – «Ага! – говорю. – Больше не будешь, а меньше, значит, будешь?» Замахнулся я на нее, думал – все, конец ей! А потом передумал, сына жалко стало. Ударил я изо всей силы кулаком в стену, та аж загудела. Всю руку разбил. Поехал снова на Север, но места себе там не нашел. Услышал от Михаила про Псху, так и попал сюда…

Через несколько недель жизни в скиту, общаясь с братьями и занимаясь огородом, я понемногу обрел физическую крепость и пришел в себя. В душе вновь появилось желание и силы вернуться в уединение. В это время на Решевей неожиданно появился радостный Андрей, благополучно пробравшийся через границу – ночью, под автоматными очередями. Блокада Абхазии со стороны России продолжалась, и без особого разрешения пройти пропускной пункт на Псоу никто не мог.

– Батюшка, я столько вещей хотел вам привезти, как обещал, но, когда узнал, что граница закрыта, вынужден был все оставить!.. – оправдывался гость.

– Ладно, Андрей, хорошо что приехал! – обнял я его. – Помоги забросить груз к келье – и слава Богу!

С тревогой я открыл письмо от отца. Оно оказалось полной противоположностью тому, что мне представлялось зимой. Отец, через посредство отдела кадров Лавры, начал сдавать комнату священникам-заочникам, приезжающим на экзамены, и даже собрал для меня небольшую сумму денег. Здоровье у него хорошее, не болеет. Мама моего друга архимандрита Пимена приняла монашеский постриг, и теперь ее зовут монахиня Сергия. В конце письма он передавал поклоны от братии и от батюшки. У меня отлегло от сердца.

В одно утро я не смог разбудить Андрея. Он спал мертвецким сном.

– Отец Пантелеймон, что с моим другом приключилось?

– Сидели за чаем до пяти утра… Пусть отсыпается!

– Так почему же ты не ушел?

– Как я уйду? Вижу, он сидит, слушает, ну и я сижу!